Кто понапридумывал для нас традиций и символов Нового года
Накануне Нового года редакцию буквально завалили около семи писем более чем пяти читателей, которые задают порой традиционные, а другой порой не очень традиционные вопросы типа: как, где встречать, на что встречать, зачем вообще? Или даже так: а смысл? Или уж совсем вот так: доколе?! Один же читатель дописался до того, что напрямую удивляется: вы о чем – чего встречаем-то? Кто вообще понапридумывал всех этих терминов, символов и традиций, всех этих елочек и мандаринчиков? Вот этот-то вопрос и показался нам наиболее интересным. Попробуем поковыряться в истории.
Итак, начнем издалека – с Петра Первого. До него, как известно, Новый год праздновался то ли в июле, то ли в сентябре. Смешно, правда? То есть елочки-то они, может быть, и тогда под самый корешок рубили, но что это были за елочки? Вялые, унылые, размякшие от жары, а вместо гирлянд их опоясывали стаи комаров или, в лучшем случае, светлячков. А может быть, и не их вовсе, а вообще какие-нибудь осинки или карагачи. Вот так праздник под осиной! Не говоря уж о том, что снежками кидаться и на салазках с горочек кататься в летнюю жару было весьма неуместным удовольствием. Вот посмотрел Петр на этот разгул язычества и повелел: «Хорош прикалываться! Снежкам должно быть из снега, и не из моха! Карагачи не трогать, потому что они даже не хвойные, а вообще кустарники какие-то и не могут своей кустарностью символизировать новогоднее веселье! А комары чтоб не докучали празднующим, перенести начало года на холод, то бишь на первое января! А ежели кто по светлячкам да комарам заскучает, пусть украшает елочки чем-нибудь на них похожим!» Тут его кто-то из бояр-культуристов спросил: «А можно я на елку гирь понавешаю? Очень люблю, чтобы гири везде». А Петр было удивился такой похожести, а потом мгновенно оценил его физкультурные пристрастия и словом добрым поощрил: «Гирь? Ладно!» А так как Петр иногда любил припустить немецкого акцента, то всем послышалось, что он сказал «гирлянда» – с тех пор так и называют елочную радость.
Были, конечно, поначалу и недовольные. Одно ведь дело браги нахлыстаться и под кустом цветущей ракиты жаркую новогоднюю ночь коротать, и совсем другое – брагу же злоупотребить, но мучаться потом, колеть в сугробе, когда вокруг ни одного теплого растения. Но мудрый Петр и тут выход нашел. «Силком, – говорит, – таких из снега вытаскивать, за руки хватать, за собой по кругу тащить, пока хмель не выветрится! А противничать будут, глазки станут смыкать – в харю воды!» А из-за того, что Петр много хотел в жизни успеть, торопливо раздавал указы – буквы близко ставил, ударения путал – то всем опять и послышалось «в хороводы» на немецкий манер. Так с тех пор и зовут коллективные протрезвляющие пробежки вокруг елки.
После и другие цари к делу подключились – у нас ведь на Руси всегда цари были, хоть при Иване Грозном, хоть при советском правительстве. Случались среди них и самодуры. Вот один какой-то самодур построил под Новый год толпу своих подданных и говорит: «А что, братцы, видите вон тот утес?» Братцы насупились, поняв, к чему дело идет, но все ж таки признались, что видят. А царь дальше речь держит: «А что, – говорит, – братцы, есть среди вас такие, которые готовы скинуться с него за царя и отечество? Меня, то бишь, повеселить-утешить, и в честь, так сказать, праздничка. А уж водки я не пожалею!» Братцы-то не все были с сильного похмелья, а только пятнадцать из ста. Вот эти пятнадцать и скинулись с утеса – чего не сделаешь ради желанной халявы. И как-то так повелось, что с той поры праздничную халяву так и зовут: пятнадцатипроцентные праздничные скидки. По числу и в честь первых скинувшихся, надо думать.
Были и у цариц с царевнами свои приколы. Как-то накануне Нового года одна царица спрашивает у одной царевны: «Слушай, – говорит, – а с чего это у бояр бороды растут, а у цариц нет? Я тоже хочу. Мне, – говорит, – нравится, как волосы длинные меня по спине щекочут, но я хочу, чтоб и спереди тоже щекотало, как у бояр, а челка что-то не отрастает. Тут без бороды окладистой никак не обойтись». А царевна ей ответствует: «Да ты, матушка, никак сдурела. Тебя ж тогда за трансвестита примут». Но та упорствует: «А мы, – говорит, – все это под сурдинку праздника какого-нибудь обустроим. Какой у нас праздник на носу? Новый год! Вот я и буду праздничным новогодним трансвеститом! С бородой! Ух, здорово!» А царевна ее охолонить пытается, совестит: «Дак тебя ж дедом обзывать станут, греха не оберешься!» А та свое гнет: «А и пусть! – говорит. – Буду дедом-трансвеститом. Нет, что-то не так как-то звучит, непразднично… Надо бы к народу поближе. Как там в народе дедов зовут? Мазай? Не, не то… Щукарь? Тоже как-то… Бр-р, что-то, душенька, морозно у нас в полатях… Во, точно! Мороз! Буду Дедом Морозом! А для пущего приколу бороду сделаю белой!» Царевна аж глаза закатила до самого затылка. «Как ты не поймешь, – поясняет царица, – Новый год, борода белая, потому что кругом снег, дурочка!» А которые под дверью подслушивали, как всегда недоподслушали толком, и побежали по дворам да губерниям страшную весть разносить: мол, придет на Новый год Дед Мороз с белой бородой, а с ним Снегурочка. Плохо через замочные скважины слыхать-то, вот они и услышали вместо «снег, дурочка» «снегурочка». Ну, надо сказать, что не так все страшно оказалось: когда царица с царевной вырядились да на Новый год перед народом показались, все так хохотали, что традиция быстро прижилась, и с тех пор кто только не наряжается в Деда Мороза и Снегурочку – и царицы, и трансвеститы, и простые работники театров.
Теперь перемещаемся поближе во времени, в прошлый век. Один советский царь как-то спросил подвернувшего подданного: «Слющ, а какой у нас гэлавный новогодний пэлод?» А надо сказать, что тогда еще до кукурузы как до главного плода дело не дошло. Да и ни до какого не дошло. Ну вот не было главного плода. Салат «оливье» в тазике как главное яство уже нарисовался, а какого-нибудь фрукта завести не додумались. Наверное, потому что с фруктами, как и с другими продуктами, включая колоски, туговато было. Подданный так обтрухался, что хотел ляпнуть «пшенка», но вовремя вспомнил, что это из породы зерновых, кажется, но точно не из плодов. «Нэ знаещь, – сказал царь. – Как братским народам из теплих стран помогать знаещь, а пэлод нэ знаещь…» И следующую партию коммунистического учения этот подданный продал братскому теплому народу уже не за идею и верность, а за мандарины. Но то ли учение было не слишком дорогостоящим, то ли теплый народ попался скряжный, а только досталось каждому жителю нашей страны по одному всего мандарину, редко кто два перехватывал. Но тем ценней каждый пэлод! Тем более, что если его сверху чистить, то он при определенном раскладе похож на звезду, не совсем пятиконечную, но вполне социалистическую. Кто постарше, не дадут соврать: мандарин долго был одним из главных символов Нового года.
Ну а самым свежим по времени символом надо, конечно, признать фильм «С легким паром». Опять же, к молодым апеллировать не станем, им, может быть, и какой-нибудь «Терминатор» пойдет для создания праздничного настроения, но мы, старые поклонники культуры, без «Иронии судьбы» чувствуем себя неуютно накануне каждого Нового года. Куда мы без этой гадости, заливной рыбы, без вот этого сейчас города на Неве, без крыла самолета, о чем-то поющего, без питья, которого надо меньше, в конце концов? Так что, наряжаем елки, тянем заснувших в хороводы, красим бороды; оливье и мандарины – на стол, а сами к телевизору. Потому что, как ни крути, а наступающий все равно наступит. И вообще, хорошо, что новый год есть – не будь его, что было б новым в этом мире?
© Геннадий Аминов