*
Интеллигенты бывают не только в седьмом колене, но и в первом поколении, ведь когда-то же все должно начинаться. Проще говоря, каждый седьмоколенный интеллигент имеет в своем роду предка, который некогда был интеллигентом в первом поколении. Это дает большую надежду многим и многим стремящимся к совершенству.
*Истинный интеллигент – это тот, кто не отрыгнет даже наедине с собой. Ну а если и случится ему, не чая того, отрыгнуть, то не получит он от этого никакого удовольствия, а скорее напротив – огорчится на свое несовершенство.
*
Тот, кто видел истинного интеллигента в трико с отвисшими коленями, не должен злорадствовать – да, мир еще несовершенен, даже внутренний, в том числе и домашний мир интеллигента. Но это не отменяет и не отрицает самой сути мира – именно: стремления к некоей округлой гармоничности. Ведь, как нам представляется уже не первый век, всякая гармоничная вещь склонна закругляться, избавляясь от угловатостей и острых неровностей, будь то вселенная, капля воды в невесомости или даже симфония. В этом свете округляющееся в области коленей трико приобретает совсем иное звучание, стремящееся прочь от обывательской пошлости и символизирующее поиск истинной красоты даже в бытовых условиях и вещах. Те же, кто заметит, что в оттянутых коленях красивого мало, также не должны расстраиваться – это ведь еще поиск, а не сама уже красота.
*
Буде случится интеллигенту при питии кофе али какого-другого напитка оттопырить мизинец на воздержащей чашку руке, то наблюдатели не должны в негодовании отпрянуть, подозревая интеллигента во всех моветонских грехах, а следует им вдуматься в исторические причины означенного воздержания чашек – именно: не в грубом мышечном рефлексе дело и не в том, что предки его (интеллигента, не рефлекса) были из казаков и носили на мизинце плетку для попрекания подворачивающихся в любую секунду, даже и в секунду пития, холопов, наличие коих, кстати, тоже говорит о некотором аристократизме плетки предержащих, но дело в совсем древних корнях. В том непосредственно дело, что с доисторических времен философы, несомненно всегда несшие и несущие в себе зачатки грядущей, а то и грянувшей интеллигентности, имели обыкновение споры свои разводить по большей части в процессе возлияния напитков. А поскольку споры велись никак не меньше, чем о судьбах мира, то и принимали они горячительный характер; головы философов стремились к сближению, если не сказать к столкновению (но нет, скорее – к соприкосновению), и вот чтобы оградить друг друга от нежелательного физического воздействия, порой результатировавшего синяками и шишками, и упирались философы во лбы друг другу мизинцами и тем не только минимизировали воздействие оное, но и уклонялись от прямой передачи мысли из черепа в череп. Таким образом, торчащий при питии мизинец – историческая страховка от внешнемозговых влияний, претензия на независимость мышления. Это ли не есть показатель истинной интеллигентности? Есть.
*
Дозволено ли интеллигенту громко и при том прилюдно сморкаться? Стоит ли окружающим делать из этого трагедию и нелицеприятные выводы? Не берем случаи, когда интеллигент укомплектован батистовым платочком, порассуждаем о необорудованном переходе соответствующей жидкости, а то и твердых ее состояний, из ноздри в природу. Предосудителен ли сам факт такого перехода, учитывая его физиологическую обусловленность? Ни за что. Вызывает ли общественное отторжение то, что таковой переход случается при наличии вокруг интеллигента представителей этого самого общества? Местами, в отдельных случаях. Должен ли интеллигент, испытывающий потребность к немедленному продуванию своих естественных сопл, подвергнуть себя кратковременной конспирации – спрятаться, отвернуться, снизить децибелы? Наверное. Но стоит ли? Ведь общество к моменту продувания уже должно знать, инстинктивно чувствовать, что имеет дело с истинным интеллигентом, следовательно, какое-то там сморкание без батиста не сможет поколебать этого знания и уверенности общества, что о мире по-прежнему есть кому поразмышлять, по-прежнему есть кому устанавливать каноны истинно деликатного общежития. Так что сморкаемся. Желательно только без несанкционированных брызг по сторонам, на прохожих – целимся в природу точнее, не ударяем в людей соплей, а в грязь, соответственно, лицом. Интеллигенты же все ж, елы-палы.
*
Зачастую интеллигентам в укор ставится то, что ручки у их зонтов сломаны. А как иначе?! Ведь порой такие тяжелые мысли накрывают, такие трудноразрешимые задачи возникают перед интеллигентом прямо накануне дождя, что обопрешься эдак на нераскрытый еще зонт, а он и хрястнет. О том же чтобы перед дождем выйти во внешний мир без зонта, у интеллигента не возникает даже претензии. И так он весь мокр от мыслительных усилий и процессов, а еще и глупо мокнуть от природных катаклизмов – увольте! Так что, без укоров, пожалуйста. Если после каждого пришествия тяжелой мысли зонт покупать – зонтов не напасешься. А ручка – ничего, место надлома прикрыл грациозно дланью, и незаметно.
*
Бывает, что интеллигент в гостях. И, будучи в гостях, в такой впадет размышлительный раж, так озадачится путями решений, что не заметит да и стряхнет пепел от сигареты в хозяйскую кружку с какао. Это комплимент хозяину: во-первых, интеллигент чувствует себя как дома, а во-вторых, он даже не заметил, что там не кофе. С другой стороны, это минус интеллигенту – нельзя настолько поглощаться идеями, чтобы стряхивать пепел в какао. Ну что за плебейство! Кофе и только кофе, при том никакого растворимого, только молотый!
*
А бывает, что интеллигент и не в гостях, а все равно рассуждает, хоть даже и во дворе или где еще народ присутствует. И болью за гуманитарные пробелы человечества проникнуты его речи, и не уследит он, бывает, за изысканностью их лексической составляющей, и такое случается ему ляпнуть, что детишки злорадно, с хитрецой, но понимающе улыбаются. Это также ничего: во-первых, крепкое слово будоражит умы, к чему интеллигент призван по долгу избранности; во-вторых, связь с народом крепнет, доверие к интеллигенции в массах образуется; в-третьих, детишки и так бы рано или поздно узнали. Так пусть хоть из интеллигентных уст – глядишь, культурней станут.
*
– Хотите кофе? – бывает, спрашивает нечаянно пришедшую гостью интеллигент.
– Да, – бывает, отвечает наивная гостья.
– Жаль… – сокрушенно, хоть и нежно качает головой интеллигент. – Неправильный ответ… У меня тут ровно на одну чашку осталось. Но раз вы хотите, то что уж – придется варить новый.
Гостья тогда пытается отказаться, не желая доставлять трудностей, но интеллигент непреклонен:
– Да нет уж, раз дама изъявила желание, то мы, истые интеллигенты, в лепешку расшибемся, а сделаем. Нам это нетрудно. Придется, конечно, предпринять ряд обусловленных действий, ну да что уж тут…
Если гостья посмелей, то она может спросить:
– А если не хотели угощать, зачем предлагали?
На что обязательно получит округление глаз:
– А зачем тогда приходили!
*
Бывает, прогуливающийся интеллигент обгоняет согбенную от многих сумок бабушку.
– Верно, тяжко, бабуля, – участливо спросит он, стараясь подстроить свою речь под бабушкин стиль, чтоб ей понятно было, чтоб на одной ступени развития с ней стоять.
– Мыэмн, – только и ответит бабушка за недостатком сил на разговоры.
– А что, – продолжит сочувствовать интеллигент, – внуки, дети есть? Чать, заняты шибко? Некогда им родной бабуле помочь? Все дела, ритм жизни все… Конечно, куда тут старому человеку пособить. Им же все деньги, чать, зарабатывать надо, а потом тратить – до бабушки ли тут дряхлой. Да и деньжат, поди, не подкинут. Так, бабуля?
Бабуля только кряхтит – то ли утвердительно, то ли просто дыхание такое. Так и развлечет интеллигент подвернувшуюся старушку, так и поможет ей добрым словом превозмочь невзгоды. Подумает еще экскурсом историческим порадовать, чтоб знала старая, что на Руси во все века так горе-то мыкали простые люди. Да передумает – ни к чему, ведь не поймет бабка философских категорий, которыми интеллигенту щеголять придется. Хватит с нее и простого слова, доброго. А злые зачем?
*
А то еще случится интеллигенту зубные полости захламить элементами питания. И захочет он выковырнуть те кусочки, что до пищевода не добрались, по пути осели, в дуплах попрятались. И не то чтоб от недоедания он это делает, а просто от любви к порядку. А пользуется для такой цели зубочисткой. Не грубой, заметьте, спичкой, а изящной зубочисткой. Потому что во всех кафе и столовых сейчас зубочистки бесплатно раздают, а спички – еще нет. Но видели ли вы когда-нибудь идущего по улице интеллигента с разинутой пастью и вставленной в нее зубочисткой? Нет. Он придет домой, разложит свою коллекцию собранных по общественным местам изящных палочек и методично избавляется от пищевого хлама. Вроде отсроченного десерта получается.
*
Интеллигенту и плюнуть доводится иной раз! Да, а что ж тут поделаешь – у него ж, как почти у всякого человека, слюна копится, хотите верьте, хотите – нет. Страдает ли он от такого шага назад, в дремучее прошлое человека? Еще как. Вы только гляньте на гримасу его, когда он совершает это постыдное действие – плюет. Это ж открытая книга вселенской скорби и мучений людских. Так горько ему от осознания грубости своей, что верхняя губа аж до ноздрей вздыбливается, доступ воздуха чуть не перекрывая, а нижняя в такое сопряжение с языком вступает, что наблюдатели, случись им быть поблизости, в панике щурятся, а кто послабонервней – и жмурятся на такую дикую эклектику. А когда вырывается из недр интеллигента сама слюна пресловутая… ох, выдержит ли бумага? – да ладно, резать правду-матку, так уж до конца! – тогда интеллигент перестает быть похожим на себя самого! И не только на себя самого, но и на ближайшего к нему или любого отдаленного интеллигента. А становится похож… нет, не могу сказать. Язык-то поворачивается, но такое выдать хочет! Нет, не могу. Словом, доказывает интеллигент плевками своими, что он тоже человек. И закончим на этом об этом. (Фу, аж передернуло! Да простит меня читатель.)
© Геннадий Аминов