Из жизни закодированных

Как стать звездой

Звонит как-то один закодированный другому:
– Слышь, это… че делаешь?
А другому послышалось в голосе первого что-то такое… неестественное, что ли.
– Да ничего, так… А ты?
А сам прислушивается: чего это, мол, первый-то напрягся?
– И я ничего. Журналы вот тут листаю.
– А. И чего в журналах?
– Да так, ересь всякая. У той лифчик украли, тот на журналистов обиделся, что они про него пишут, что это он лифчик стырил, та жопу показала, та не показала, хотя ее просили – жизнь звезд, короче.
– А. А че за звезды-то?
– Да хрен их знает, современные какие-то. Фотки есть. Красивые, но я их не знаю в лицо. Да и в другие части тела не знаю, хотя части эти кажутся вполне знакомыми – ну все эти жопы, попы и прочие задницы.
– А. И че – интересно?

Соблазны культуры

Как-то двое закодированных решили причаститься к культуре.
– В цирк не пойдем, – сказал один. – Всем известно, клоуны – алкаши. Ни к чему нам такое издевательство. Он будет ржать с красным носом, а мы – загибаться от моральных мук.
– Ну, блин! – подтвердил второй и аккуратно почесал нос.
– В зоопарк тоже не пойдем, – задумчиво продолжал первый. – Я как посмотрю на этих макак шимпанзешных, сразу вспоминаю, как ты вино без штопора открываешь.
– Да, блин… – застеснялся от воспоминаний второй.
– И в музей не пойдем, – склонив голову набок, размышлял первый. – А вдруг там Петров-Водкин со своим конем? Конь бы еще ладно, хоть и красный, но надо же было такую провокационную фамилию выдумать!
– Ага, блин! Я как только услы…
– Тш-ш! Ни слова! Дальше… куда мы еще не пойдем? Еще не пойдем ни в театр, ни в кино. Потому что и там и там полно артистов. А уж артисты, скажу я тебе, это такой народ, такой народ!
– А че-че-че они делают? – оживился второй. – Ну скажи: че они делают в перерывах и после съемок, а особенно на премьерах, а?
– Ну да! Тебе скажи, ты облизываться начнешь, – сглотнул слюну первый. – Нельзя нам с тобой этого ни говорить, ни слушать, ни даже думать!
Оба помолчали, неизвестно о чем думая. Потом одновременно вздохнули, один откровенно, другой сдержанно.
– Ладно, – сказал наконец первый. – Расходимся. Сегодня с культурой не вышло. Рано нам еще, видать, приобщаться, иммунитет еще не вырос.
– А когда он того… вырастет? – робко спросил второй. – А то тяжко без иммунитета-то.
– Вырастет, – уверил первый. – Скоро. А пока ты газеты читай, только сильно официальные, типа вестника правительства. А то залезешь в объявления про работу, увидишь «требуются без вредных привычек», и того… заностальгируешь.
– В смысле затоскую?
– Во-во.
– Так я уже… это… как его…
– Тш-ш! Ни слова! Телик смотри только до одиннадцати вечера. После одиннадцати там начинается реклама сам знаешь чего.
– Да знаю уж… – блеснул мокротой глаз второй.
– Во-во. Знаешь? А теперь забудь!
– Да я почти и не помню… Так, отдельные моменты. Пена, например…
– Никаких моментов. О культурном о чем-нибудь думай! Без пены!
– Ну… Кстати, че с культурой-то? Приобщаться-то будем?
– Не сегодня. Сегодня как-то не заладилось… Направление какое-то не то принялось… Да и культура, надо сказать, у нас странная какая-то: куда ни сунься, везде об одном и том же напоминания! Как будто нечего отображать с помощью искусства, как только…
– Ну че-че-че? Ну скажи! Че отображать?
– Все, больше ни слова. Расходимся.
И они разошлись, один решительно, второй – весь в сомнениях, не решаясь смотреть по сторонам, чтобы не поддаться соблазнам культуры.

Сублимация

Как-то двое закодированных… да чего я их все закодированными да закодированными обзываю! И так уже все знают, какие они. А у них, между прочим, имена есть – Вася и Петя. Так вот, как-то Вася и Петя сидели на лавочке в сквере и хмурились на солнечный день.
– Слышь, Вась, – как-то отрешенно сказал Петя, – а как ты относишься к этой… к сублимации?
И посмотрел в сторону в землю. До этого он смотрел в землю же, но прямо, а теперь скосился. Вася перевел глаза с земли перед собой на Петю, потом в сторону в землю, куда смотрел Петя, потом вернул их, куда сначала смотрели.
– Зачем тебе такие слова? – без выражения спросил он.
– Да так… С Люськой на днях говорили, она и помянула такое слово.
– Как помянула? Про че говорили?
Петя вздохнул:
– Да так… про жизнь, ну и вообще… про всякое.
– И че она сказала? Особенно про всякое?
Петя посмотрел еще дальше в сторону, но по-прежнему в землю.
– Ну это… говорит, мол, если у художника бабы нет, например, то он начинает рисовать.
– Глупость какая! Есть баба, нету – он все равно рисует. Художник на то и художник, чтобы рисовать.
– Ну это… как бы, понятно. Но если, мол, ее нету, то он начинает вместо того, чтобы бабу того… лапать там и прочее, он начинает сильно хотеть и представлять, как он ее лапает там и прочее. Ну и типа от этого так рисовать начинает, так сильно… ну короче, такое сильное замещение деятельности…
– Как ты сейчас вот здесь сказал? Замещение деятельности?
– Ну типа, если бабу хочешь, а нету, то рисовать в сто раз лучше будешь!
– Сто кистей вместо одной? Ну ладно, допустим. А ты-то тут при чем? Ты че – художник?
Петя, не поднимая глаз от земли, добрался взглядом аж до самого горизонта.
– Ну Люська говорит, что, мол, и нам с тобой надо того… замещать.
– За красти и киски взяться, что ли? Тьфу ты! За краски и кисти?
– Не, ну зачем… можно просто деятельность какую-нибудь придумать.
– Ты че, работу бросил?
– Типун тебе на язык.
– Ну дык а че тогда замещать-то? Какую еще деятельность тебе надо?
– Ну это… замещающую.
– Да че замещать-то?! Бабы у тебя нету?!
– Вась, не прикидывайся, а? Ты ж понимаешь…
– А-а-а, вона ты о чем! А я думаю, к чему он про кисти с красками! А он вона про че!
Петя вздохнул. Вася сложил руки на груди и гордо посмотрел на вершины деревьев.
– И чем ты предлагаешь заместить незамещаемое? – спросил он, едва заметно, но при том весьма судорожно сглотнув.
– Ну почему незамещаемое… я вот на днях так сильно хотел это… ну того… что суп сварил. Из макарон и картошки.
– Поварами предлагаешь стать?
– Ну зачем поварами… может, бегать по утрам начнем?
– Только по утрам? А как же дни и вечера? Че, сублимировать только по утрам надо?
– Ну можно и днем и вечером.
– Олимпийцами предлагаешь стать? В марафоне еще, может, поучаствуем? «Замещающий побег от пьяной жизни»!
– Ну зачем…
– Короче так: тебе сколько осталось до конца кодировки?
– Сто семьдесят девять дней, тринадцать часов, ну минут еще пару…
– Ну так все эти сто семьдесят девять дней с минутами на Люське и сублимируй. И на красках с кисточками сэкономишь, и бабу порадуешь.
– Да неохота…
– А ты представляй, что она бутылка вина, а у тебя вместо штопора… ну это… ну короче, открыть надо, а штопора нету.
Петя кисло улыбнулся.
– И че? Сто с лишним дней, почти двести, ее открывать? Я ж слюной изойдусь.
– А кто говорил, что сублимировать легко? Сублимировать – оно так: без слюны никак.
И оба сглотнули, синхронно и как-то безрадостно.

Тень прошлого

Звонит как-то один закодированный другому… Заметили, они чаще звонят, чем встречаются? А чего встречаться, если закодированы? Так вот…
– Привет, Микеланджело! – бодро говорит Вася. – Чем занимаешься?
– Привет. Ничем. А че это я Микеланджело?
– А разве нет? Ты ж ваяешь чего-то там на работе.
– Ничего я не ваяю, – уныло недоумевает Петя. – Я мотаю. Проволоку.
– Ну и что? Микеланджело, может, тоже был по профессии мотальщиком проволоки. А в душе и по сути, вишь как, – скульптор! Художник, можно сказать. Так что не главное, чего ты там мотаешь, главное, чтоб художественные устремления в тебе бурлили, тогда и скульптором станешь – Микеланджелой!
– Не надо мне… я и мотальщиком нормально…
– Будешь высокохудожественным мотальщиком! Короче, слушай чего: похоже, я влюбился! – с радостным смехом сообщил Вася.
– Как это? – продолжал угрюмничать Петя, несправедливо обвиненный в возможном наличии художественных амбиций.
– Что «как это»? Что, не знаешь, как это?!
– Откуда я знаю? У меня Люська, она мне такую «влюбился» даст, что знай уворачивайся.
– Ну вы даете!
– Так че ты влюбился? В кого?
– О! Ее зовут Лена.
– А главно, когда? Недавно, вроде, виделись – нормальный еще был.
– А дурное дело – нехитрое! В смысле любовь нечаянно нагрянет. Прям на улице и влюбился. Вернее, в магазине. В очереди за ней стоял, ну и залюбовался…
– В очереди? – напрягся Петя. – В какой очереди? Чего покупал?
– Да ты заколебал! Ничего такого, про что ты подумал. За хлебом стоял, а тут у нее как раз двадцать копеек не хватало…
– С каких это пор у нас за хлебом очереди? Мы что, в осаде?
– Да откуда я знаю! Ну продавщица, наверно, уходила, вот и скопилась очередь. И она такая поворачивается, а глаза такие умоляющие…
– С чего бы продавщице тебя умолять?
– Да не продавщица, блин! Лена! Ну, то есть я еще не знал тогда, что она Леной окажется. Ну вот, поворачивается, мелочь на ладони теребит и так на меня смотрит…
– И говорит: «Браток, выручи – займи двадцать копеек…» Да?
– Слушай, ты!
– Да шучу, шучу. И че?
– И ниче! Шутит он…
– Да ладно, не обижайся. Рассказывай дальше.
– Да пошел ты… С ним радостью пытаешься делиться, чтоб жить не так грустно было идиоту, а он… такие шутки…
– Да брось, ну сорвалось. Че дальше-то?
– Ниче. Ладно, пока. Созвонимся.
И, не дожидаясь ответа, Вася положил трубку. Во как оно, прошлое-то, иногда неожиданно достает.
 

Прикладная математика

Звонит как-то Вася Пете и спрашивает:
– Слышь, Эйнштейн, математикой давно занимался?
– Давно, как положено, – в школе еще.
– А прикладной математикой?
Петя на том конце примолк.
– Короче, слушай, чего я насчитал, – после паузы говорит Вася. – В лучшие времена… – тут он осекся, крякнул натужно, кашлянул и поправился: – В смысле, в худшие времена… В худшие времена я редко пропивал меньше сотни в день.
– Сотни?!
– А чему ты умиляешься? Сам посчитай: пузырь, когда два, плюс пиво, плюс закусь какой-никакой – что-то же есть иногда приходилось… Ну, короче, стоха – это минимум.
– Ну да, вообще-то…
– Умножить эту стоху на тридцать дней в среднем, сколько получается?
– Три штуки.
– Во-во. Три штуки из бюджета вынь да положь, так?
– Ну.
– Вот тебе и «ну». Дальше поехали. Теперь я не пью, так?
– Ну.
– Вот и ответь мне теперь: где мои три штуки?
– Потерял?! – ужаснулся Петя.
– Да при чем тут «потерял»! Я не пью, так?
– Ну.
– По идее, три штуки высвободившиеся должны в кармане лежать, лишними быть. А их нету!
– А куда делись? – оторопел Петя.
– Да ёпрст! Какой ты трудный! Не знаю, куда делись! В том и дело, что никуда не должны деваться! Раз я бухло не покупаю, должны в кармане, по идее, лежать, а их нету!
Петя не стал еще раз спрашивать, куда они из кармана ушли, просто вздохнул.
– Теперь дальше смотри, – продолжал Вася. – Тебе вот денег хватает от получки до получки?
– Неа. Постоянно занимаю.
– Во-о-от. А когда это… ну, бухал когда, хватало?
– Фик его знает. Всегда хотелось еще, ну, чтоб водяру покачественней… в смысле побольше. Но так, на жизнь – вроде хватало.
– Вот я и думаю, – стал подытоживать Вася, – если сейчас, когда не пьем, денег не хватает, то как же нам тогда хватало, когда мы еще минимум по три штуки из бюджета на водяру тратили? А?! Как удавалось нормально жить-то?
– А-а-а, вон ты про какую математику… Вась, – осторожно сказал Петя, – а ты уверен, что тогда мы нормально жили?
– Да понятно, что ненормально! Я имею в виду, что на все хватало – и на пожрать и на попить. А теперь даже на жратву не хватает. Как так?
– Не знаю, Вась, я не математик. Ладно, у меня там это, чайник закипает, пойду.
– Ладно, давай. Я и не ожидал, что ты мне график выстроишь. Просто… странно все это.
И они повесили трубки и почесали в затылках – каждый в своем.

Срок кончается

Закодированные наши, Петя и Вася, смотрели пресс-конференцию президента. Смотрели, молчали, слушали.
– Как думаешь, – спросил Петя, – Путин… того?
Вася, не меняя унылого выражения лица, полуповернулся к Пете, но до конца поворачиваться не стал, вернулся в прежнее положение.
– Ты че, бахнулся? – тускло сказал он. – Это ж не Ельцин. Этот даже шампанского бокал не допил как-то, я видел, показывали.
– Ну, может, он только перед камерами не допил, а за камеры зашел и как дал-дал…
– Ты че, шизданулся? Ты че, не видишь, что он спортсмен? Ни одного мешка ни под каким глазом.
– Ну, может, у него это… врачи хорошие с утра, восстанавливают…
– Ага, прокапывают вместо зарядки…
Помолчали, послушали, посмотрели.
– А че думаешь, – опять заговорил Петя, – давно он бросил? До того, как президентом, или уже во время?
Вася даже поворачиваться не стал.
– Интересно, – продолжил через пять минут Петя, – а президентов, их чем кодируют? Тоже, как нас, херней всякой или какими-нибудь импортными достижениями?
– Ты че, совсем бахнулся? – вяло возмутился Вася. – На фика им импортные? Президент, он же оплот нации, главный патриот, будет он импортным колоться…
– Че думаешь, и ватку нюхать дают?
– Двинулся, что ли? На фика им ватка – чтобы потом по часу в коридорах отходняки ловить? Перед всеми подчиненными… Фу… как вспомню… бр-р-р…
– Слушай, ты говоришь, он шампанское пил перед камерой – не покраснел? Пятнами не пошел?
– Да нет, не видать было.
– Значит, их как-то по-другому кодируют… Жалеют.
Помолчали, посмотрели, подумали. Вздохнули.
– Слушай, а чего его расспрашивают-то? Повод?
– Срок у него заканчивается. Уходит.
– А. Вот тогда и напьется, похоже… То-то я смотрю, он радостный такой, шутит, улыбается… Скоро уже, видать…
И оба сдержанно вздохнули.

Приболел

Звонит как-то Петя Васе и говорит:
– Ты где пропал-то? Не слышно, не видно.
– Приболел, – говорит Вася неузнаваемым голосом.
Петя аж присел.
– В смысле? В смысле ты того, что ли?.. Это, что ли, самое?.. – и аж замычал от чувств разных.
– Да нет, Петь, угомонись. Ничего я не того. На самом деле заболел.
– А чего голос такой, как будто ты это… пивом холодным шлифанул?
– Да нет же, говорю.
– Не холодным? Теплым? – с надеждой наседал Петя.
– Хорош, а?! Сказал же – болею по-настоящему! Вирус, видать, какой-то.
– Птичий грипп?
– Ага, еще скажи рыбий насморк! Что я, птица, что ли?
– А что – рыба? Ладно, ладно, шучу. А чего болит-то?
– Да хрен его знает, все болит.
– Как с недельного запоя?
– Хуже. Там хоть знаешь, что делать – похмелился посильней, и все дела. А здесь…
– А лечишься чем?
– Мудростью народной: чеснок, лук, мед, лимон.
– Водку с перцем не пробовал?
– Издеваешься?
– А что? Не выпивки ради, а здоровья для. Тоже народный метод.
– А кодировка?! Хочешь, чтоб меня колбасило, как ужа у разбитого корыта?!
– Кого? Во ты сказанул…
Помолчали. Вася шмыгнул. Петя задумался.
– Ты ж никогда не болел вирусами, – после долгих раздумий сказал он. – Ты ж и на снегу в рубашке спал, и босиком по дождю ходил – ничего тебя не брало.
– Это раньше не брало. Спирт все угрозы нейтрализовал. Никакая бактерия не выдерживала такого количества спирта в крови.
– Это точно. Иногда даже я не выдерживал – такой ты дурной пьяный…
– Да ты-то при чем? Ты что – бактерия?
– Есть немножко, угадал. Люська иногда так называет.
– Зачем?
– Говорит, тошнит ее от меня. Иногда. Вот и называет тошнотворной бактерией.
– Весело живете… Ладно, Петь, пока. Трудно разговаривать.
– Ладно, давай. А про водку-то подумай. С перцем.
– Нет уж. Этот рецепт для здоровых, а мне нельзя, сам знаешь.
– Для каких здоровых, ты че?!
– В другом смысле здоровых: для тех, кто пить умеет. То есть не для нас с тобой. Так что медом будем атаковать.
И они повесили трубки. И задумались о чем-то. Наверно, о том, что народная медицина не все случаи учла: как вот, например, лечиться водкой с перцем закодированному? А?

Поход печатным шагом

Пошли как-то двое закодированных, Вася и Петя, к третьему – к незакодированному, к Сереге. Идут и кручинятся. Вернее, один кручинится, а второму сам черт не брат, будто бы.
– Слышь, Вась, ну а это… ну, что ли… может, не надо в соблазны-то вдаваться? – плетется Петя.
– Даже не сомневайся! В себя не веришь?! – печатает шаг Вася.
Петя вздыхает и старается плестись в ритме печатного шага.
– Но ведь он это… как бы того… а, Вась? – сбивается Петя.
– Он того, мы не того! – непреклонен Вася.
И дальше идут. Только странным образом Вася, при всей печатности его шага, далеко от плетущегося Пети не отрывается.
– Я слышал, он на днях это… ну то, чего нам нельзя, он это сильно сделал. Несколько дней делал…
– И че?
– Ну, может, не надо нам к нему сейчас?
– Сейчас не надо, завтра не надо, послезавтра не надо – а когда надо? А если он годами будет… это дело делать, мы что – друга потеряем?
– Дак он и так годами… – застеснялся за друга Петя. – И так теряем регулярно… Лишь бы потом нашелся.
– Потом? Когда потом?! – сузил глаза Вася. – На что намекаешь?
– Ни на что я нам не икаю…
Дальше идут. В печатность Васиного шага какая-то Петина плетеность вкрадывается, а в Петину плетеность ничего не вкрадывается, как плелся, так и плетется.
– Тебе до потом сколько осталось? – продолжает узиться Вася.
– Сто семьдесят восемь.
– То есть ты предлагаешь бросить друга на сто семьдесят восемь дней? Не видеться, не беспокоиться, не поддерживать?
– Дак а как мы его поддержим? Нам же нельзя…
– Вот ты меркантил! Только о себе думаешь! А словом? А плечо подставить?
– Там плечом не поможешь, так надо под руки, причем вдвоем. Серега – он тяжелый… А как ты меня назвал? – надумал обижаться Петя.
– Как?
– Ну что-то вроде дебила с мерином одновременно.
– Меркантил? Да нет, это не то, что ты думаешь. Это который во всем выгоду ищет.
Петя подумал и раздумал обижаться.
– Какая уж тут выгода… Сплошное разочарование. Он там будет опять над нами издеваться, перегаром специально пыхать в нос…
– А ты нюхай и думай, как это противно!
– Ну… Может, все же не пойдем? Противно же.
– Перегар – противно. А друг – нет. Серега должен на нас посмотреть и разобраться, как это здорово, что у нас нету перегара.
– Ага, разберется он… По фику ему, чего у нас есть, чего нету. Будет опять хвалиться: «Ща пива возьму, да ща как выпью!»
На этих словах Петя с Васей одновременно сглотнули и от этого, видимо, одновременно же споткнулись. Вася сбился с печатного шага, Петя – с плетеного. Остановились.
– А что у нас там по телику сегодня? – спросил Вася.
– Да фик его знает.
– Ну что-то же наверняка есть? Передача там какая-нибудь или программа…
– Есть, наверное.
– Ну и пошли ее смотреть! Действительно, лучше умных людей послушаем, чем про пиво!
И закодированные пошли в обратную сторону, Вася все так же печатным шагом, Петя – плетением.

Морская вода и баррикады

Ты помнишь школу, Петь? – спросил Вася.
– Че ж не помнить, шестьдесят шестая, – ответил Петя.
– А помнишь, как на политинформациях нам рассказывали о тяжелом положении негров в Америке?
– Ну.
– Типа капиталисты зажимают, безработица и прочее. Один какой-то фырган даже, помню, голодал у Белого дома против то ли вооружения, то ли справедливости. Помнишь? Че-то несусветное количество дней, чуть ли не двести, что ли.
– Ага, слушь, припоминаю.
– Мы еще удивлялись, как он не сдохнет. А ученые объясняли, что он морскую воду пьет, а там, мол, всякие минералы для поддержания жизни.
– Ну. И че?
– Мы еще тогда удивлялись – не про него, а вообще, про народ Америки, – говорили: вот, мол, дураки-то! Сделали бы революцию, и все дела. И жили бы как мы. Мол, если так плохо все у них, чего не выходят на баррикады?
– Ну.
– Теперь-то видишь, как нам мозги засирали? Теперь-то и мы так же живем, как они тогда. И капиталисты зажимают, и безработица… Зажатых негров только мало, а так все так же. У нас белых негров зажимают: зарплаты нищенские, пенсии, разрыв между богатыми и бедными... Ну еще морскую воду не пьем. Тот-то фырган ученый был, знал, чего пить, а у нас народ по-старинке: знает, что чего-то пить надо, но выбирает, как всегда, другой напиток, вместо морской воды.
– Какой напиток?
– Ой, не надо. А то не знаешь… Но я не про то. Мы-то сейчас чего революцию не делаем? Ситуация-то похожая. А то как неграм советовать, мы тут как тут, а как самим за флажки хвататься, так нас нету.
– За какие флажки?
– За революционные, за какие! Вот ты мне честно скажи, как гегемон гегемону: как считаешь, можно поднять наш народ на революцию?
– На какую революцию? На Октябрьскую?
– Да ЁПРСТ! Я ему про ситуацию, он «какую»! За справедливость бороться, за права. Начальников свергать, в конце-то концов!
– Каких начальников? Наших?! Или американских?
– Да каких американских-то! На хрен бы они нужны были! Наших, конечно!
– Да ты че, Вась? Как так-то?
– Во-во… и я про тоже. И вот так вся страна. Во Франции вон студентам бюджет урезали, так они тут же вышли на улицы. С полицейскими бьются, понимают, что те оплот власти, что с мэрами всякими и депутатами биться надо за свои права, что те всегда классовые враги, если такие законы принимают. И французские власти вынуждены учитывать, прислушиваться, реагировать. А у нас они к кому прислушиваются? Ты вот давно на баррикаде был?
– Я? Да ты че?
– А студенты за свои сто рублей в месяц давно выступали?
– Не знаю. А че, выступали?
– Да хрен там, Петя, хрен! Никто у нас никогда не выступит! У нас начальники неприкосновенны для народа, у нас они только друг друга завалить могут, в борьбе за власть. А народ у нас никого завалить не может! Послушные мы, по привычке, традиционно. Поклонение царям в крови. Ты вон в ЖЭК приходишь, а сам в колени готов бухнуться. Как же – царь перед тобой местный! Начальник! И не он твои коммунальные услуги обслуживает, а ты ему чего-то должен, понимаешь?
– Ну. Заплатить за всякий свет и воду я должен.
– Во-во… Да чего там…
Замолчали. Молчат. Еще молчат. Петя иногда искоса смотрит на товарища. Снова молчат.
– Так ты к чему вел-то? Ты, случайно, морскую воду-то упомянул не того ли? Ну, как его…
– Нет, Петя, нет. Не того. Ладно, увидимся.
И пошел. Петя смотрел вслед и только через минуту сказал:
– Ага, пока.
Потом добавил:
– Тяжело на морской воде одной. Хоть и минералы в ней, а не те…

Мировые процессы

Петь, ты чего обычно по телевизору смотришь? – спросил Вася, рассматривая близкое облако.
– Да че показывают, то и смотрю, – ответил Петя, ковыряя ботинком какую-то палочку.
– Это понятно. Чего не покажут – не посмотришь. Ну а если сам выбираешь, какого канала держишься?
– Да никакого. Листаю, пока на красоту не нарвусь.
– Типа? Красота – это как?
– Ну типа «Матрицы» или наподобие стрелялка. Чтобы все так прикольно уворачивались, приседали, выгибались – короче, чтоб со смыслом было действие. Ну и красотку желательно сексуальную, чтоб любовь у нее с главным героем, желательно контактная, а не просто поцелуи.
– Понятно. Ну а за мировыми событиями следишь?
– А то. Типа как самолет в Нью-Йорк врезался? Видал. Не знаю, какая там была политическая ситуация, но врезался красиво. Не во всяком кино так снимут.
– И это последнее, что ты видел в мире? Сколько лет-то прошло уже!
– И что? Еще врезались с тех пор? Где?
– Да нет, больше не врезались.
– Ну вот видишь. Мало чего интересного происходит в мире...
– Ну а что сегодня день святого Валентина, знаешь?
– Это кто еще? Я церковь не очень люблю вообще-то.
– Да при чем тут церковь! Весь мир отмечает, независимо от церквей.
– А почему святым он стал? За что отмечают? Отказался от чего-нибудь важного, типа еды?
– Да ни от чего он не отказывался. Наоборот, любить завещал. Этот день еще днем всех влюбленных называют.
– А-а-а. Помню-помню! Год, что ли, назад, еще когда не зашифровался, с Люськой че-то такое, помню, отмечали. Ну, верней, я отмечал, а она меня таскала. Потом еще, помню, говорила: «Все влюбленные как влюбленные, а тебя хрен утащишь!»
– Так, давай не будем туда отклоняться.
– Давай. Ты ж сам начал.
Помолчали, глядя в разные стороны, покряхтели сдержано. Петя спросил:
– И че – это мировое событие? И я должен за ним следить?
– Да нет. Никто не обязывал.
– А к чему спросил? Че-то непонятный ты какой-то: телевизор, небоскребы, влюбленные.
– Так… Тебя кто-нибудь поздравил с днем влюбленных?
– Нет.
– А ты кого-нибудь?
– Нет.
– Вот и я про то же. Весь мир празднует, а мы с тобой, как аутсайдеры…
– Ты че?! Ты, что ли, предлагаешь того?..
– Ничего я не предлагаю… Выпали мы с тобой из мировых процессов.
– Так это ж временно! Немного осталось-то, потерпи уж.
– Да при чем тут потерпи! И что – пузырь взял, и включился в мировые события?
– А че – нет? А че ты тогда имеешь в виду, не пойму.
– Да ничего, Петя. Так…
Петя посмотрел на друга, потом на близкое облако и ничего не сказал. Вася смотрел в землю и ковырял ботинком какую-то палочку.

Курить, что ли, бросить

Слышь, Петя, может, заодно и курить уже бросим?
– Ты че? И так заняться нечем с этой кодировкой, а еще и курить бросить! И че тогда – в окошечко сутками напролет смотреть?
– А щас ты че сутками напролет делаешь?
– Ну это… с работы пришел, пока пожрал, покурил, телик глянул, рекламу в газетах полистал – оно, глядишь, уже и спать пора.
– А без курева по-другому будет?
– А как без курева-то? Это я пожрал и че? А в рекламных паузах че делать? А на толчок, опять же, без сигареты как сядешь? Впустую легкие туда-сюда гонять, что ли? Нетушки, плохая идея тебе придумалась.
– А ты на выставку человеческих органов ходил? Видел там легкое курильщика? Оно ж черное!
– Так это ж оно внутри черное! Нефик его наружу-то доставать. Ты вот мое видишь?
– Не вижу, и так знаю, что черное. Ты сколько лет куришь-то?
– Да фик там ты знаешь! Ну лет двадцать, и что? Там же в эту скунс-камеру легкие померших выставляли. А я-то живой! Так что у меня нормальное легкое – белое. Ну, можь, желтоватое слегка. А вообще, ему каким цветом положено быть?
– Да хрен его знает, розовое, наверно.
– Ну так будь уверен – пока живой, оно у меня розовое. А вот как помру, так доставайте, разглядывайте, черное оно или нет. Хотите, даже детей пугайте. А пока у меня все нормально.
– А то, я вот думаю, мы б с тобой вообще здоровяками были бы. Не пьем, не курим, легкие розовые, глотки розовые – хоть на выставку.
– Кому мы на хрен на выставке нужны, хоть у нас все розовое, хоть фиолетовое, хоть в полосочку. Хотя… если в полосочку, можь, и пришел бы кто. На полосатое я бы сам посмотрел.
– А можь, у тебя и в полосочку. Ты курить-то сколько раз бросал, раз двести?
– Да че я там бросал, на полдня хватало.
– Ну вот – идет-идет серое легкое, потом, когда бросал на полдня, полосочка розовая. Потом опять серое-серое, снова розовое чуть-чуть. Прикольно.
– Я смотрю, ты не знаешь, чем заняться, над полосочками уже прикалываешься.
– А ты, Петя, ты знаешь?
– Дык а че там знать? Живи да и все. Сколько тебе до конца кодировки?
– Да сколько и тебе примерно.
– Что значит «примерно»?! Ты что, не считаешь, что ли?
– Дык а че считать? Надоело…
– Что значит «надоело»?! Ты это чего удумал?
– Да ничего я не удумал, так… грустно как-то стало.
– Развеселиться хочешь? Тянет?
– Да никуда меня не тянет… так, думается всякое.
– Про курить бросить?
– Да про все…
– Все бросить?! Пить, курить, далее по списку?! Спортом, что ли, решил заняться?
– Все, Петь, хорош. На вопросы отвечать тоже надоело. Пойду. Ладно, давай.
– Ты это… ладно, давай.
Они пожали руки, и Вася пошел. Петя протяжно и с высоко поднятыми бровями смотрел ему вслед. Потом тяжело поднялся и со вздохом сказал:
– Понаколят всякой хрени, а мы мучайся потом…
И тоже пошел домой, оделив все таким же протяжным и высокобровастым взглядом ларек с пивом.

Нектар

Петя, скажи мне как на духу: ты что предпочитаешь – изящно выразиться или с матом?
– Не понял: это разве не одно и то же?
– Теперь я не понял: изящно – знаешь, что такое?
– Ну. Не просто мат, а трехэтажный.
– Да ты че?! Изящно – это как в литературе!
– Да иди ты! – впервые за разговор удивился Петя. До этого он бесстрастно грыз ноготь. – Че, и в литературе так бывает? Там че, тоже матом кроют?
Вася прищурился.
– Ты литературу когда читал в последний раз?
– Классе в пятом. Хочешь сказать, тогда не было, а сейчас есть? А вообще-то запросто. Такие времена, что только материться и остается, даже в книжках.
– И что читал? – продолжал щуриться Вася.
– Ну не знаю, Пушкина, наверно, Лермонтова, Дубровского…
– И как?
– Не помню. А что – выражаются разве?
– Ага… знаешь как? «Сударыня, не соблаговолите ли отведать изысканного нектара?»
– И че? Это типа «а не пойти ли вам», что ли?
– Да какой пойти, Петя! Какой пойти! Нектара, говорю, соблаговолите, говорю! Изящно?
– Ну это… и че? А мат-то где? Погоди… нектар – это че вообще? Это ругательно, что ли?
– Да ё…. причем тут ругательно?! Я ж говорил: или, или – или изящно выражаться, или с матом! А нектар – это вообще напиток. Так как же ты предпочитаешь? А вообще, понятно, можешь не говорить.
– Я предпочитаю напиток. Только нектар я не предпочитаю, я его не знаю. Я предпочитаю, сам знаешь, что. Но об этом без матов не вспомнишь. Так что не будем.
– Не будем, Петя, не будем…
Закодированные помолчали, отдышались каждый о своем. Петя склонил голову набок:
– Погоди, а к чему ты спрашивал? Напиток нектар хочешь предложить?
– Ничего я не хочу.
– А чего приставал тогда?
– Да так. Книжку стал на днях одну читать. Тех времен еще. Ну и задумался о нас с тобой. Как мы живем, как разговариваем.
– А как это в тех временах про нас с тобой написали?
– Эх, Петя… Мы с тобой всегда были. Что сто лет назад, что двести.
Петя замер. Потом стал медленно-медленно, чтобы не спугнуть друга, поворачиваться к нему одними глазами. Вася пошевелился, Петя тут же отвел от него взгляд. Потом спросил:
– Ты сколько не пьешь-то уже?
– До фика, сам знаешь.
– И че, как здоровье? Голова не беспокоит?
– Да так, давление иногда.
– Врачу говорил?
– Зачем? Давление – оно у всех. Просто у всех разное.
– Глюков не бывает?
Вася пристально посмотрел ему в глаза.
– Ты на что намекиваешь? Ты думаешь, я того? Как бы это без матов сказать… звезданулся? Нет, Петя. Это ты звезданулся, что даже нектар не знаешь. А впрочем, оба мы… Я ж не то имел в виду, что мы с тобой жили двести лет назад. Я к тому, что времена меняются, а люди нет. Только от запоя лечат по-разному. Нас уколами, а раньше, вон как у Чехова, избиением. Вот и вся разница.
– Как избиением?!
– А ты почитай.
– Да ну. Страшно. Ты лучше расскажи.
– Нет уж, Петя, сам давай. Заодно и нектар узнаешь.
– А вдруг мне его захочется? Ну на фик.
– Короче, пойду я. Я там книжку недочитанную оставил.
– А я куда?
– А ты тоже книжку почитай, – сказал Вася, уже удаляясь.
Оставшись один, Петя опустил уголки губ сильно вниз.
– Странный он какой-то стал, – сказал он сам себе. – Эх, жалко мы по-человечески пить не умеем. Иногда надо бы чуть-чуть, для профилактики. А то совсем пропадает парень…
И он опустил уголки губ еще ниже.

Истязание

Как-то звонит опять один закодированный другому, Петя Васе.
– Привет, – говорит уныло.
– А что такое? – напротив, радостно отвечает Вася. – Что так невесело нос свой повесило?
– Да это… – мнется Петя. – Щас тебе скажу, и ты повесишь. Люська…
– А что Люська? – продолжает бодриться Вася. – Не дает нос кверху держать?
– Ну короче, к тебе в гости меня тащит.
Возникла серьезная пауза. Посопели, кто-то даже вздохнул.
– Вот видишь, – еще более грустно промямлил Петя. – Я ж говорил…
– Ты погоди, ты толком объяснить можешь, что случилось? С каких помидоров вдруг в гости-то ко мне?
– Да вишь… насмотрелась кина какого-то, где там все по гостям шляются, домами дружат, и давай приставать ко мне: «Чего мы к другу твоему не ходим? Или вы только через стакан дружите? А слабо чай пить и беседы обсуждать, как путевые?»
– Ну а ты что?
– А я говорю, чего, мол, его пить по гостям, когда и дома навалом.
– И?
– А она кричит, мол, стесняешься, мол, меня…
– Я, что ль?
– Да ты-то с чего – я ее.
– А чего ты ее стесняешься? Она ж у тебя хоть куда.
– Да не стесняюсь я! По фику мне, какая она у меня, чего я стесняюсь-то? Тут в другом дело…
– Например?
– Говорит: «Вы чаи погоняете, а я пивка попью…»
– О-о-о!
– Вот и я говорю: «О-о-о»…
– Ишь, как она завернула…
– Вот и я говорю: «А смысл?» Она: «А какой был смысл, когда я на вас синеньких трезвая глядела? Поглядите теперь вы на меня. Может, поймете, как это противно».
– А что – противно?
– Не знаю… Я ее пьяную трезвым никогда не видел. Если уж пили, так вместе. А там по фик было, какая она – противная, непротивная…
– Так а я-то при чем? Пусть купит пива и хлыщет его перед тобой.
– И я ей то же. А она говорит, мол, нетушки, пусть и он знает, как это, когда стыд и позор вместо супруга. Мол, я за тебя стыдилась, теперь ты за меня покрасней.
– Бойкая баба…
– А то…
Помолчали, посопели.
– Знаешь, Петь, как мне того… не охота, что ли. Ты скажи ей, что у меня не прибрано, неуютно, да и угощать нечем к пиву. Да и к чаю нету.
– Да я говорил…
– Скажи, окна не заклеены, дует. Обои ободранные, из крана капает все время, прямо на мозги: кап-кап, кап-кап…
– Да говорил…
– Что я вообще редко бываю. Что занят чем-нибудь постоянно. Что и собеседник из меня никакой. А от чая вообще, скажи, тошнит. И от кофе…
– Да говорил…
– И че, никак?
– Ни в какую. Говорит: «Айда, и все!»
– Ну знаешь… Слушай, твоя баба, ты и отбрыкивайся. А меня нету дома. Все, пока.
И уже повесив трубку, добавил: «А то будет тут она при мне пиво пить. Ишь, пытку выдумала. Вот Петю и пытай. А мне и без того плохо».
Петя вздохнул так, как будто слышал эту последнюю тираду. Хотя слышать не мог. Но почувствовал, наверное, угадал. «Вдвоем-то, может, легче бы перенесли истязание такое, – подумал он. – А как я один-то? Э-эх…»

Позиция России

Встретились как-то на светлой аллее двое наших закодированных.
– Э, гражданин сознательный, – говорит один, – куда путь держим? Уж не на выборы ли?
– Ага, – отвечает второй, – только и забот в голове, что на выборы сходить.
– А почему нет? Будущее свое не хочешь выбрать?
– Каво?! Я свое будущее выбрал, когда «торпеду» вшил. А там я не знаю, чье будущее выбирают.
– Э-э-э, гражданин несознательный, плохо говоришь. Ты же в стране живешь, а не просто в квартире. Значит, за страну и надо решать, каким политическим курсом ей двинуться.
– Ой, ой, ой! А то она без меня не решит.
– Да как без тебя-то? Ты ж ее население!
– Кто население? Я население?
– Конечно. Для тебя ж все делается, тебе и решать, что делать.
– Мама дорогая! Ты че говоришь-то?! Я решаю, что стране делать!
– А кто? Венгр, поляк и алеут за тебя решают?
– А эти-то тут при чем? Эти пускай своими Венгриями, Польшами и… Алеутоландиями занимаются.
– Во-во. А Россией кто займется?
– А кто?
– А вот в том и дело, что ты – россиянин!
– Ага. И как ей заняться? Пойти указов навыпускать? Чтоб сначала виноградники повырубали, потом понасадили, а потом все зашились?
– Ну хотя бы. Какая разница, что делать. Главное, что ты решил, и страна подчинилась.
– Вась, тебе не плохо ли? – заглянул в глаза Петя. – Температуры нет ли? Ты сам себя слышишь? Я что – президент, что ли?
– А кто президент? В смысле – а кто решать-то будет? Президент – он же должность выборная, он подчиняется тем, кто его выбрал. А выбрал кто? Ты да я. Это я уж не говорю про местные органы – если уж президент нам с тобой подчиняется при решении государственных вопросов, то эти вообще должны тапочки нам по утрам приносить.
– Але? Вась? Как самочувствие? Сколько вот здесь у меня пальцев на руке?
– Пять! Чего ты мне их суешь? Думаешь, не знаю, сколько пальцев и кто кому подчиняется в государстве нашем? Знаю! Все органы власти подчиняются нам с тобой! Для того и выборы устраивают, чтобы нас с тобой умолять: «Ребятки, назначьте меня, а уж я вам такую жизнь устрою…»
Помолчали. Закурили. Еще помолчали.
– И че – устроили? – осторожно спросил Петя.
– А то не видишь, – угрюмо ответил Вася. – Только не они, а мы. Все, чего мы тут с тобой живем, мы же и устроили…
– Ты и я?
– Именно.
– И мировую политику тоже мы решаем?
– По нашей с тобой указке. Не всю политику, конечно, а позицию России.
– И что, какая у нас с тобой позиция? У России то бишь.
– Суровая.
– Понятно. Пойду я, Вась, ладно?
– Пойди.
И Петя пошел, время от времени оглядываясь. Вася хмуро курил, прищуриваясь то в землю, то на небо. На небе копились тучи.

Нельзя культурным стать?

Вась, ты давно был на каком-нибудь концерте? Ну или там фестивале, конкурсе?
– В кино, имеешь в виду? Давно…
– Не, в кино понятно. Я тоже сто лет назад. А вот настоящий концерт, чтоб со скрипками или с танцами.
– Да ты что… Я даже по телику-то их переключаю сразу, а еще и ходить на них. Нет, Петь, такие каторги не по мне.
– А как думаешь, люди зачем туда посещают? Понты колотят?
– Ясна черешня! Думаешь, кому-то такое всерьез нравится? Все эти пиликанья на нервах. Тут еще, надо полагать, дело в статусе.
– В ком?
– Ну вроде положения в обществе. Если ты, например профессор, то не пойдешь же ты попкорн жрать под «Матрицу». Может, оно бы и в кайф, может и охота, но нельзя. Вокруг-то одни пацаны слюнявые, да еще и матерятся, хохочут. Кто в такой обстановке и темноте кинозала будет профессора уважать? Концерт – другое дело. Здесь все на виду, все при галстуках. Не так динамично, как в боевике, зато общество одинаковое, приличное, с попкорном не пускают.
– Ну профессоров-то не так много, зал-то пустовать будет.
– А вот в том и прикол, что туда еще идут, кто хочет профессором стать, ну или почувствовать, что в таком соседстве возвысился.
– Над «Матрицей»?
– И над ней тоже.
– А молодые чего туда, говорят, ходят?
– Кто говорит? Не видел.
– Люська говорит. Она была недавно по путевке… ну то есть по билету халявному, на работе давали. Постой, а ты как это не видел? Ты что, был там?
– Люська говорит… Да, был! Случайно попал. С целью изучения.
– Чего изучения?
– Чего-чего… всего! Телевизор сломался, я и пошел. А куда еще идти? Попкорна запах не переношу, футбола у нас нету, ток-шоу нигде не выступают. Вот и пришлось идти типа на канал «Культура». Типа остальные каналы не работали. А смотреть-то что-то надо! Я ж не железный! И вообще, ты чего прицепился?! Ну сходил человек по ошибке на концерт, и что – сразу надо допрос устраивать?
– Вась, да я…
– Вот тебе и «Вась, да я»! Да, ходил, смотрел, слушал. Больше тебе скажу: понравилось! И что? Нельзя? И никаких молодых я там не видел! И Люську твою не видел! И профессоров не видел! Все люди как люди!
– Вась, да ты чего…
– Да ничего! Может, я хочу культурным стать? Нельзя мне культурным?
– Да можно, я ж ничего…
– И я ничего! А то «профессором стать», «возвыситься»! А я не хочу возвышенным профессором, просто душа попросила!
– Да это ж ты говорил про профессора!
– Ну говорил, и что? Нельзя? Ничего нельзя, кроме водку жрать, а потом кодироваться?! А?! Так получается?!
Тут наши закодированные грубо замолчали и стали смотреть в разные стороны – один разгневанно, другой озадаченно. Но не разошлись. А куда идти-то?

Под дождем

Шел мелкий дождь. Было серо и тепло. Вася с Петей стояли под навесом подъезда и провожали взглядом редких прохожих.
– Как думаешь, могли бы они дома сидеть? Обязательно им под дождем мокнуть? – спросил Петя.
– Глобальный вопрос, широко копаешь, – покивал головой Вася. – Кто-то мог бы, а кто-то и нет.
– Глобальный ответ, глубинный анализ, – покивал головой и Петя.
Прищурились друг на друга. Вернулись к созерцанию.
– Кто-то чай собрался пить, – проницательно глядя в лужу, плавно заговорил Вася, – а сахару нету. А горячий чай в дождь – милое дело. А еще и с плюшками… А без сахара не очень. Надо идти. Промокнуть чуть-чуть, а потом чаем согреться. Сесть у окна с огромной кружкой, плюшек наложить на подоконнике и смотреть на мокнущих прохожих. А чай в желудок… и там горячо…
– Поэтично, – склонил голову Петя. – А не проще не мокнуть, пока за сахаром ходишь, и соответственно греться незачем будет, нет?
– Сахар-то все равно нужен, – спокойно парировал Вася. – Мокрый ты, не мокрый, без сахара куда?
– А, – оценил аргумент Петя.
Помолчали.
– Или свидание у кого-то назначено, вон как у той, – подбородком показал на спешащую девушку Вася. – А когда свидание, тут не до дождя.
– Это не свидание, – пригляделся к девушке Петя. – Это парикмахерша, через дом парикмахерская которая. На обед бегала.
– Какая разница. Что свидание, что обед – все равно не до дождя. Дело не ждет.
Петя приподнял брови:
– Ну стричь еще ладно, а свидание – это что, дело, что ли?
– А что, безделье, что ли?
– Веско… – подумав, кивнул Петя. – С другой стороны, если просто по улицам болтаться, то безделье.
– Да кто ж будет под дождем просто по улицам болтаться? Найдут, чать, сухое местечко-то.
– Найдут… – согласился Петя.
– А помнишь, как-то ливень был дня три, и мы с тобой… – начал было Петя.
– Не надо, – оборвал его Вася.
– А чего не надо? – заулыбался Петя. – У нас как раз…
– Не надо, – тверже сказал Вася.
– Да чего ты? До сих пор не отойдешь, что ли? Ну пили, но это ж когда было-то…
Вася развернулся и пошел в подъезд. Петя пожал плечами.
– Дикая вещь эта кодировка. Ни поговорить, ничего… – опустив голову, буркнул он. – Сколько уже прошло, как не пьем, а рана не заживает…
Петя глянул на небо и шагнул под дождь.

Мыслитель

Ну чего, Петь, в стране происходит? – бодренько спросил Вася по телефону.
– В какой? В нашей? Или ты вообще?
– Петь, ты чего? Как это – в стране вообще? В нашей, конечно.
– А. Да хрен знает, чего я. Что-то меня мысли одолевают, – грустно сказал Петя.
– О, это ценно. И о чем же?
– Да так… вообще. Думки какие-то непонятные. Все чего-то на ум приходит, все как-то мыслится…
– Это, Петь, опасно, смотри не свихнись. Мысли – они такие: сначала приходят, потом их думать начинаешь, а там и до психушки недалеко. Но о чем все же думаешь-то? Глобальное что-нибудь?
– Ну, типа того… Понимаешь, чего-то Люсьен моя слишком какая-то стала в последнее время… какая-то веселая, что ли. Вся какая-то радостная, возбужденная, хихикает все…
– Так это ж здорово! Радуйся, что бабе с тобой хорошо и радостно.
– Да я вот и думаю: а со мной ли? Чем я ее обрадовал-то? А может, завела кого на стороне?
– Да ну ты брось! Ты что?! Люська на стороне?!
– Да я-то брошу… Ну а вдруг? А иначе – чего она радуется?
– Ну как чего? Ты мужик положительный, непьющий, к тому же, вот и радуется.
– Да? А хихикает чего?
– Это нервное, наверно. От радости. У некоторых так радость проявляется.
– Хорошо. А прическу она для кого сделала? Для меня, что ли?
– А почему нет? Для тебя и сделала.
– Да ты что?! Чего ее для меня-то делать? Я что – принц какой-то, что ли?
– Ну порадовать хотела. Да и потом, бабы – они такие, иногда прически делают. Чтобы в тонусе быть, форму поддерживать.
– А на фика ей в тонусе быть, вот ты мне скажи, а? Короче, что-то тут нечисто…
– Мда-а-а…
– Ну, блин…
Чуть помолчали.
– А чего звонил-то? – спросил Петя.
– Я-то? Да так, настроение хорошее, вот и позвонил.
– И этот туда же. У тебя-то чего настроение хорошее?
– Слушай, ну ты вообще. А чего ему не быть хорошим-то?
– Бабу, что ли, завел?
– Да ты что, Петь? А просто порадоваться нельзя, что ли?
– А чего радоваться-то? Вот они все радуются… чему радоваться-то? Поназаводят баб да мужиков, и вот радуются… Радостные какие.
– Да никто никого не заводит! Что у тебя с мозгами-то? Мыслитель хренов! Вредно тебе мыслить! Настроение только портишь окружающим!
– Да? А чего ж тогда…
– Да пошел ты!
И Вася бросил трубку. Петя задумчиво слушал гудки.
– Да, мыслитель. А куда от мыслей-то денешься? – сказал он.
– Пил бы лучше, – не слыша его, отозвался Вася. – А то мыслит он…

О различиях любви к котам и женам

Чего-то ты совсем какой-то… живот болит? – спросил Петя, осторожно заглядывая Васе в глаза.
– О любви думаю, – безрадостно, даже как-то зло ответил Вася.
– О-о-о… лучше б живот болел…
– Вот смотри: люди говорят, что некоторые больше любят животных, чем людей. И в претензию это ставят.
– Я не ставлю, лишь бы триппера не было, – постарался развеселить хмурого друга Петя.
– А я тебе скажу, в чем разница между любовью к человеку и к зверушке, – не заметил шутки Вася. – Вот смотри: у меня убежал кот.
– Какой?! Пиксель?! Куда?!
– Если б я знал, куда… Пиксель, кто ж еще-то.
– Как убежал?! Когда?
– Да уже две недели как.
– И молчит! Искать надо!
– Да уже все обыскал, объяв поразвесил по всему кварталу, от чмоканий уже губы болят – каждый вечер по окрестностям как на работу хожу-чмокаю.
– Ну, он же у тебя на кис-кис не откликается… А почему как на работу? Ты что на работе тоже чмокаешь-ходишь?
– Не в этом суть. Я про любовь.
– А-а, вон ты про какую любовь. Да придет, нагуляется – придет. Ему сколько – год?
– Я тоже надеюсь, что он с какой-нибудь чаровницей зависает. Но я не про то. Вот смотри: он убежал, я переживаю. Особенно когда гроза. Он дождя-то не нюхал, в ванной от брызг бежал, а тут прям тропики какие-то – дождь и дождь. Где вот он прячется от него, кто его вытирает?
– Да чаровницы и вытирают.
– Но я опять не про то. Вот он убежал, мне плохо, вся жизнь сквозь призму грусти этой, ничто не радует. Так, анекдоту посмеешься, а внутри все равно сидит: где Пиксель-то, когда придет? И тоска копится, и общее настроение жизненное – швах. Телик не радует, ниче не радует.
– Да… он же у тебя ласковый был, – сказал Петя, но тут же осекся. – Ну, в смысле не был, а есть.
– Ну, выбирай выражения, – скрипнул зубами Вася. – Ну так вот, хожу я по улицам, смотрю на людей и думаю: как можно жизни радоваться, когда убежал кто-то близкий? И тут меня осенило: а ведь я далеко не один такой. У кого-то тоже кот сбежал, у кого-то муж, у кого жена, ну и так далее. Таких ведь миллионы. То есть ничего эксклюзивного в моей печали нету.
– Как ты сказал?
– Все тоскуют.
– А.
– А потом дальше мысль моя пошла. Как раз о разнице между любовью к убежавшим зверушкам и убежавшим людям. Вот Пиксель сбежал, я его люблю, я что делаю? Я за него переживаю: что ест, где спит, как от грозы прячется? И мне плохо не потому, что я за себя страдаю – ах, как мне плохо без него, – а за него. Если б знать, что он с чаровницей, что территорию осваивает, что все у него в порядке – пусть бы. Я бы радовался только. А люди как?
– Как? Не осваивают территории?
– А люди, когда у них близкий какой-нибудь типа жены или мужа сбежал, переживают больше за себя: ах, я тут, бедняжка, мучаюсь, мне так плохо, а он-она там наслаждается! Сволочь, мол! Это любовь? Это херня. Правильно кто-то умный сказал: «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак». Ну или там кошек, неважно. У них же любовь чистая, непосредственная. Я не беру когда они жрать просят, да и даже жрать: голодный – трется, нет – нет. Хочется ему нежностей – запрыгнул на руки, мурлычет, руку лизнет… Никаких скрытых мотивов, лести, обмана. А человек? Тьфу! Сплошное наоборот. Хочется нежностей – какие-то намеки, обходные маневры. Никакой искренности, все завуалировано.
– Как?
– Короче, хреново мне без Пикси.
– Вот видишь: ты сам говоришь: «Хреново мне…» Тоже про себя думаешь.
– Да блин! Мне хреново потому, что я не знаю, где он, чего, как! А не потому что ему хорошо, а мне от этого хреново! Потому что – вдруг ему хреново? А у человека все наоборот. Если любимой там или любимому хреново, то мне, мол, хорошо – будешь, мол, знать, как без меня. А если ему-ей там хорошо, то мне хреново от зависти. А у меня какая зависть?!
– Да понял, понял… Говорят, они и по месяцу гуляют, и по полгода, бывает. Придет.
– Да хоть бы пришел, показался. Все, мол, в порядке, с девками зависаю по подвалам. Поел бы… А там пусть дальше идет.
– Да в подвалах полно мышей, сытый.
– Кстати, он за день буквально до того, как сбежал, впервые воробья поймал. Притащил домой, сожрал.
– Вот видишь – почувствовал прелесть дикой жизни, решил, что сам пропитание может добывать, вот и пошел на вольные хлеба.
– Надеюсь, что в этом дело. Но вот в грозу-то он как? Он грома боится.
– Да может, уже не боится. Сам пищу добывает, сам девок ублажает – чего грома-то бояться?
– Ну… все равно – показался бы хоть. Хоть бы мяукнул, что все в порядке…
– А может, его…
– Ничего подобного! Скажешь тоже! Даже не думай! Кстати, может, уже вернулся. Пойду. Приду, а он там на диванчике облизывается… Все, пока.
– Давай.
И Вася пошел домой, непрестанно осматриваясь и заглядывая под каждый куст. Петя смотрел ему вслед.
– Да уж, – сказал он задумчиво, – жен да мужей так под кустами не станешь высматривать... Действительно – любовь.