1 - Только имей в виду, Маша: все, что я буду сейчас говорить, не является моей жизненной платформой и не есть неизбывная правда во веки веков, а всего лишь всякие это слова, которые хочется говорить оттого, что пребываю я в данный момент времени в настроении веселом, если не сказать шаловливом.
- Зачем ты так со мной? – сказала Маша. – Издеваешься? Ведь мы же только что… того… а ты теперь такие речи говоришь, как будто мне лекцию читаешь, как будто я тупая студентка, а ты типа умный профессор. Значит, как мне в пупок сопеть, так я нормальная, не тупая, а как отсопелся, свое получил, так и отупела сразу?- Да ты чего?? Я же никуда… я же по-доброму…
- Когда по-доброму, так не обращаются. Когда по-доброму, то молча посуду моют, а не жизненные платформы напоказ выставляют.
- Да я могу и посуду! Вот давай, ешь чего-нибудь, грязни тарелки – я их тут же помою!
- Не надо мне твоих помоев, лучше разговаривай по-человечески, без выпендрежа. Нам еще многое надо обсудить, я ведь тебя совсем не знаю. А так хочется.
- Так и я про тоже!
- Про то же… Ты все про тарелки да платформы, а женщине, может быть, хочется про интимное поговорить, про личные подробности…
- Да пожалуйста! Я готов! Я даже готов хоть все секреты открыть, хоть даже сколько раз я носки стираю! В месяц…
- О, господи! Да при чем тут твои носки! «Я, я». Какие вы, мужики… Сразу «я, я, мое, мое». Как будто кроме ваших носков других не существует.
- Носков?
- Нет, тарелок.
Коля задумался. Маша ожесточенно размешивала сахар в кружке, громко стуча ложкой и разбрызгивая чай по столу.
- Странно, – сказала она. – Почему всегда так получается? Только что было все хорошо, мы так здорово поладили, и тут же все насмарку. И ведь всегда одно и то же. Ну почему нельзя мирно беседовать, уважая друг друга, почему нельзя потихоньку вести совместное хозяйство, без всяких ругачек?
Коля внимательно слушал, прищурив один глаз.
- Маша, – сказал наконец он, – вот ты говоришь «всегда». Что значит «всегда»? То есть вот это вот все, – все то, что у нас с тобой сейчас случилось, включая и это чаепитие, включая и все важные дела, которые мы произвели до чаепития, – выходит, это все у тебя не впервые? Выходит, я не первый, с кем ты ругаешься, едва выбравшись из постели, которая еще хранит тепло наших тел?!
- Я не буду напрямую отвечать на твой нелепый вопрос, а скажу так – немного загадочно и нелогично, но зато по следам многочисленных размышлений. Так вот, слушай. Мы любуемся теми, Коля, кто нам нравится, а живем с теми, с кем судьба доведет, с объективной реальностью, говоря твоим же языком.
- И в данном случае объективная реальность – это я?
- Пока ты еще никакая не реальность, пока ты еще зыбь и рябь. Кто тебе дал вообще право меня о чем-то спрашивать? Думаешь, если пробрался обманным образом в мою постель, то уже можешь и всякие слова задавать?
- Обманным образом?! Я – обманным образом?!! Да я по-честному пришел и завалился! Где я тебя обманывал-то?
- Да? А кто напрягал эту мышцу под ширинкой, девушкам спать не давал? Кто меня сначала довел до отчаянья, а потом воспользовался?
- Во-первых, ничего я не напрягал, она сама – от столкновения с асфальтом! А во-вторых…
- Очень мило! Расскажи кому – не поверят: от столкновения с асфальтом у него происходит такая интересная штука! Да если бы так на самом деле было, знаешь, сколько мужиков об асфальт бы шарахались по три раза на дню!
- А во-вторых, если вот эти сладенькие стоны и закатывания глаз ты называешь отчаяньем, то не знаю…. Я думал, это по-научному называется оргазмом…
- Знаешь что! Хватит! Что такое оргазм, а что не оргазм, позволь судить мне! Сидит тут… Да ты и близко не нюхал, что такое оргазм! И если женщина проявила слабость, то настоящий джентльмен не станет ее этим упрекать!
У Маши на глазах выступили слезы. Коля испугался.
- Маша, Машенька, ну зачем мы начали ругаться? О чем мы вообще? Давай помиримся.
- Да, помиримся, – сказала Маша сквозь слезы, – с вами помиришься, а вы потом оргазмами упрекаете…
- Я больше не буду, честное слово. Оргазмируй на здоровье сколько хочешь, я только рад буду.
- Да, как же… рад он будет. Тебе-то чего радоваться?
- Ну как же… я же тоже того… отношение имею, испытываю всякое...
- Тоже мне, испытатель нашелся, – улыбнулась Маша. – Чаю еще хочешь, перед новым испытанием? Или сразу приступим?
Не ожидаясь ответа, Маша встала, взяла Колю за руку и потихоньку поволокла в спальню.
2 - Так чего ты там собирался говорить, что-то о своей жизненной платформе, – промурлыкала Маша через некоторое время, уютно устроившись на Колиной руке.
- Я? Я ничего. Я говорю, как здорово жить на свете!- С каких это пор?
- Если честно – только не смейся – с тех пор, как я встретил тебя.
- Я вся внимание.
- Знаешь, Маша, жизнь моя была очень обычная, скучная даже. Даже серая. Да чего там – говно жизнь!
- Что так?
- Ну что я делал изо дня в день? Выполнял, так сказать, свои биологические функции: обеспечивал питание организма, чтобы этот самый организм мог ходить, спать, – что еще? – переставлять предметы, чесать, где чешется, зевать, когда зевается. Для чего я, например, работал? Чтобы покупать продукты и вещи. Какой ужас! Как будто работать надо, чтобы покупать продукты и вещи!
- А для чего надо работать?
- Как! Работать? Да работать надо, чтобы так было!.. чтобы!.. Вот ты знаешь, чем отличается алкоголик от просто пьющего? Просто пьющий пьет и где-то там в подсознании знает, что все равно наступит похмелье, а потом и протрезвление. А алкоголик пьет и знает, что похмелье-то, может, и наступит, но вот протрезвление – никогда. И работать надо вот так же, не для того, чтобы знать, что рано или поздно наступит момент, когда ты спросишь себя «зачем?», а для того, чтобы этот момент никогда не наступил! Ведь, в сущности, чем мы занимаемся, мы, люди? Чего-то бегаем, бегаем, а чего бегаем? Вот посмотри вон туда, в окно. Видишь вон те деревья? Видишь, какие спокойные и невозмутимые у них верхушки? Они никуда не бегают. Ветер их качает, но и только. В остальном им по барабану, что происходит вокруг. А вокруг – ты только вдумайся – машины ездят, самолеты летают, трубы дымят, дворники метлами елозят – суета, короче. И что? Думаешь, деревьям есть до этого дело? Да плевать им со своей высоты на всю эту суету. Они мудры и величественны. Не то что все эти муравьи под их ногами…
- Коля… Ты что сказать-то хотел?
Коля в постигшем его воодушевлении набрал в грудь побольше воздуха, но почему-то не нашел ему лучшего применения, чем просто с шумом выдохнуть.
- Подожди-ка… а ты о чем спросила, когда я начал про деревья?
- Я ничего не спрашивала. Я спросила про твою платформу.
- Про мою платформу? Про какую платформу?
- Не знаю. Ты сказал, что хочешь работать, как алкоголик, и быть при этом деревом.
- Интересно… Я, вроде, никогда деревом быть не хотел, тем более алкоголиком…
- Ну и хорошо, и хватит об этом. А то я уже испугалась, что опять с пьяницей связалась.
- Опять «опять»? Что значит «опять»?
- Что «опять»?
- То есть ты в том смысле имеешь в виду, что пьяницы в твоей судьбе уже присутствовали?
- Что за расспросы? Ты ревнивый? ты хочешь знать? Ну держись! Потому что я увиливать не буду, я тебе сейчас скажу, ты сам напросился. Итак, говорю. Я надеюсь, Коля, ты не думаешь, что ты первый мужчина в моей нелегкой жизни? Адам своего рода. Ты думаешь, ты Адам? Нет, ты не Адам. Ты – Коля. А то надоели вот эти вот вставания в позу: «что значит то?» да «чего не значит это?» Хочешь знать – получи! Да, были! Не могли не быть! Не на Луне, чать, живем. Хочешь знать еще чего-то, типа, сколько их было да какие? Фиг тебе! Не для того я жизнь жила, чтобы всем подряд рассказывать. Могу, конечно, рассказать, что помню. Да только вряд ли ты обрадуешься. И вообще, не твое это дело. Твое дело – меня или любить или не любить какая я есть. А историю оставим историкам. Ты историк? Нет? Ну и не лезь в истории, которые тебя не касаются. Еще вопросы?
- А если я философ?
- И что? Поведать тебе о моей философии? Пожалуйста! Философия моя очень простая: я отношусь к своей жизни философски. И тебе советую отнестись к этому философски, то есть не думать об этом.
- А как мне отнестись к тому, что ты меня назвала «всем подряд»? Я что для тебя – весь подряд?
- Я такое говорила?
- Только что. Ты сказала: «не буду рассказывать всем подряд».
- Правильно, не буду.
- Значит я – весь подряд?
- Да нет же! Обидчивый какой. Но если я не буду рассказывать всем подряд, то и тем, кто мне небезразличен, – в первую очередь. Тех, кто мне небезразличен, я берегу. Поэтому никогда им не рассказываю того, чего не рассказываю всем подряд. Понял? Чтобы они не волновались.
- Кто?
- Что «кто»?
- Кто чтобы не волновался?
- Да никто, елы-палы! Ты, вообще, что рассказать хотел? Ты же что-то рассказать хотел, что-то типа «жизнь прекрасна»! Давай, рассказывай!
- А зачем ты меня щекочешь при этом?
- Я щекочу? Кого я тебя щекочу?
- И про жизнь прекрасную я не собирался. Я собирался про то, как здорово жить на свете. И то, это было давным-давно, когда я еще не знал, что я весь подряд, и что стою неизвестно каким в очереди из алкашей, и что женщины бывают такими циничными, как плотники. Так что ничего я теперь не хочу, а хочу я встать и умыться. Где у вас тут встают – то есть умываются?
- Некоторые лучше меня знают, где тут умываются. А уж насчет того, где встают, то я вообще молчу.
- И правильно, Маша, – молчите. А то вы как начнете говорить, так такого понаслушаешься…
- Все! Надоело! Давай, собирай манатки и вали отсюда! Я с ним хотела по-честному, без недомолвок, а он тут сопли веером распускает! Пошел на фиг со своими соплями!
- Я?
- Головка от патефона! Не я же! Кыш, кыш, кыш!
- Но Маша…
- И никакая я тебе не Маша больше!
- А кто?
- Я тебе теперь Галя! Понял?
- Нет.
- И не поймешь! Уходи, пока я не начала оскорблениями сыпать!
Коля понуро, но с широко раскрытыми глазами стал натягивать на себя одежду. Где-то между вторым носком и рубашкой он пробормотал:
- Ну чего я такого сказал? Ничего такого не сказал, так… посетовал на что-то, уже не помню, на что. И сразу такие выводы… Прямо организационный комитет какой-то, а не Маша.
- Поменьше обзывайся, побольше одевайся!
- Куда я сейчас, среди ночи? Хорошие люди в такую пору собаку из дому не гонят.
- Собаку, может, и не гонят, а вот таких зарвавшихся – пачками! Придут, головами настукаются, туалетами напользуются в своих корыстных интересах, в койки проберутся и начинают харьки недовольные корчить! Пробрался – так доволен будь и снисходителен, а не харьки строй. Нет, начинают харьки строить! Шли бы дома строить, а не харьки! Строители, тоже мне.
- Но ведь ночь на дворе.
- Ну и что? Что, ты крот, что ли, чтобы ночи бояться?
- Кроты наоборот – они света боятся, а не темноты.
- Сама знаю, чего кроты боятся! А ты вот иди и бойся темноты! Они – света, ты – темноты. Антикротом будешь. Противоречивым.
Маша заулыбалась своему логическому выверту. Коля тоже заулыбался.
- Чего лыбишься? Нравится антикротом быть?
- Ну.
- Ладно уж, раз нравится – раздевайся, – неожиданно смягчилась Маша. – Прям слова им не скажи, тут же обижаются, рубашки напяливают… Только чтоб больше никаких обид. Договорились?
- Договорились.
- И учти: спросишь чего-нибудь – я отвечу. Так что будь осторожен, прежде чем спросить, подумай, хочешь ли знать ответ.
- Понял.
- Ну а раз понял – иди сюда, мириться будем.
И Маша с Колей стали мириться.
3 Ночь – вещь длинная, если ее, конечно, с толком проводить. Это если ты задрых и только утром едва глаза продираешь, то да – тогда ночь явление быстротечное. Тогда ты ее даже оценить не успеваешь, знаешь только, что была, а чего была, кому была? Другое дело, когда любовь на повестке дня, то бишь ночи. И не какая-нибудь обрыдлая, распорядочная, а новая и волнующая. Тогда ночь не просто длинной становится, но приятно длинной, с захватом дыхания и радостной ненасытностью. Утром, конечно, все равно покажется, что пролетел один миг, но зато какой миг и как пролетел!
Все это плавным туманом проползло по Колиным мозгам, и он сказал, сладко потянувшись:- Как славно, Машенька, что ты такая… нерегулярная.
Внимательный читатель уже, должно быть, настолько изучил нашу Машу, что понимает: она сейчас обидится и полезет в за луком. (Не знаю, откуда взялось это выражение, а только у нас все так говорят, когда кто-то пытается нагнетать обстановку: «чего ты в за луком лезешь?» Наверное, имеется в виду, что лук слезы выжимает, и лазить за ним себе дороже. А насчет того, что так неграмотно – «в за», то это просторечное, следовательно, допустимое.)
У Маши мгновенным образом в груди скопилось глухое раздражение и скрытное недовольство; она-то себя получше нас с вами знает и знает, что у нее в подобных случаях неправомочного использования замысловатых слов принято обижаться, хвататься за что-нибудь тяжелое, вроде кассы, и сотрясать воздух нецензурщиной. Так бы оно и произошло, если бы не одно «но», а именно: ругались и мирились Коля с Машей уже в который раз за ночь и всегда одним способом, который у хиппи назывался «делайте любовь», а потому Маша была настолько истощена и даже слегка блаженна, что вопреки себе смогла произнести только:
- Ах ты… а почему?
- Почему ты нерегулярная или почему это славно?
- Оба.
- Видишь ли, Машенька, – Коля приподнялся на локте, – я скрываться тоже не люблю, вследствие чего хочу поведать тебе следующую историю – историю жизни одного небезызвестного тебе человека.
- Это какого же человека? Сереги, что ли?
- Какого еще Сереги?!
Маша прикусила язык. Вечно вот вырвется что-нибудь несуразное в самый неподходящий момент! А виной всему что? Потеря концентрации ввиду мышечной расслабленности. Из этого делаем вывод, что мозг все же вторичен.
– Ну папы твоего, ты же Сергеич? – попыталась выкрутиться Маша.
– Я Николаич, – подозрительно сказал Коля. – Почему это я должен быть Сергеичем?
– Ты Николаич? – преувеличенно, но все же не без некоторого интереса восторгнулась Маша. – Ты Николай и при этом еще и Николаич?
– Да, а что тут такого? – продолжал подозревать подвох Коля.
– Да мне всегда было интересно: как так? – папа называет своего сына своим именем… Исходя из чего, хотелось бы знать? Уверенность, что он настолько хорош, что лучше и быть не может, а посему – будь таким же? Или судьба настолько удачно складывалась, что он хочет, чтобы сын повторил ее? Или это мама назвала тебя так? Тоже, по какому принципу? Чтобы постоянно вставать между вами и загадывать желания?
«Сейчас побольше всякой ерунды наговорю, – думала Маша, – глядишь, и забудет, что я Серегу упомянула».
Вот видишь, дорогой читатель, как женщины коварны. Мы-то думаем, что они искренне, по тупости своей слабополовой несут чушь, а они, оказывается, просто прикрывают свои хитрые мотивы и цели, я бы даже сказал, мотивчики и цельки. О-о-о, эти женщины! Остерегайтесь их, и если уж задали какой вопрос, то не забывайте, чего задали: пропускайте чушь мимо ушей и гните свою линию. Например, вы спросили: «Сколько стоит это твое платье?» В ответ полилась река обобщений, ссылок, анализов рынка и моды; потом река впала в море пустопорожних сплетен и сведений из мира сначала подруг, потом знаменитостей, с включением в этот список почему-то мамы и соседки, потом всех подряд; потом море разлилось и плавно перетекло в океан совершенно не имеющих отношения к платью вещей, как то: повышение цен на бензин, небывалый урожай виктории в саду тети Нюры, колики в животе дочери подруги, выпитое вами не по карману пиво накануне дня Ивана Купала, ваши не всегда трезвые друзья, которые…. Причем все это говорится очень быстро, чтобы вы не успевали следить за ходом женской мысли и уже не возвращались к вопросу о платье. Поймайте вашу женщину в тот момент, когда она закончила особенно длинную, горячую и замысловатую тираду и набирает воздуха, чтобы начать новую, и мягко верните ее к истоку: «Платье – сколько?» Она, конечно, попытается проделать весь путь сначала. Пусть. Опять дайте ей проявить себя и опять ловите на вдохе: «Платье… м?» Безусловно, эта процедура может повторяться бесконечно, но даже самая словоохотливая женщина в итоге поймет, что ее водят за нос. И вместо седьмой последовательности река-море-океан, вы наконец услышите произнесенную шепотом цену. Да вот только надо ли? Причем, двойное «надо ли», взаимообразное: во-первых, надо ли выслушивать всю эту ахинею, чтобы узнать какое-либо число в рублях, а во-вторых, надо ли знать цену платья и ради этого подвергать себя таким истязаниям? И то и другое расстраивает в одинаковой степени. А платье-то все равно еже куплено…
Но вдвойне опасайтесь женщины, которая сразу искренне отвечает на поставленный вопрос! От такой женщины следует тут же убежать, потому что она вас презирает. Или она не женщина, а значит, убегать надо вдвойне! Разберем подробней и первый плачевный случай, и второй.
Мозг женщины, любой женщины, а не только Маши-продавщицы, устроен таким образом, что логические цепочки в нормальном понимании этого слова в нем просто не могут выстраиваться. Не помогает даже зубрежка таблицы умножения в малом возрасте. Казалось бы, чего проще осознать, что шесть на восемь – сорок восемь? Все строго, стройно и логично, не так ли? Но это для нас с вами так. Для женщины, даже для малюсенькой еще женщины, нет таких ясных путей. Они смотрят в таблицу и мыслят примерно так: «Шесть часов – это когда папа приходит с работы. Если он даст мне две конфетки, то будет шесть плюс два – восемь. Значит, произведение заканчивается на восемь, надо запомнить. Но если сестра заберет у меня две конфетки, то будет шесть минус два – четыре. Значит, произведение начинается на четыре, надо запомнить. Значит, начинается на четыре, заканчивается на восемь – сколько получается? Сорок восемь… А если он мне вообще конфет не принесет?! Значит, он любит сестру больше, чем меня! На фиг нужна такая таблица умножения тогда!» И девочка начинает плакать. А все кидаются к ней и сочувственно спрашивают: «Что, Машенька, никак не запоминается таблица?» И невдомек им, что логические выверты увели будущую женщину очень далеко от всяких таблиц, ей бы с любовью разобраться.
Примерно таким же порядком мыслят и выросшие женщины. Их спрашиваешь, что сегодня на ужин, они чуть насупятся, выстроят свою алогичную логическую цепочку, с образцом которой мы только что познакомились, и в слезы: «Ты меня не любишь!» А вы ничего не поймете. Единственное, что вы понимаете, что такая постановка ответа – это чисто по-женски, то есть ужин не готов.
Если же вы получаете прямой ответ на прямой вопрос, то здесь прослеживаются, как уже сказано выше, два варианта: либо вас презирают, либо респондентка не женщина. В первом случае, пройдя своим извилистым алогичным путем и дойдя до ответа вроде «ты меня не любишь», женщина вдруг осознает, что ответь она именно так, вы ее не поймете, потому что вы грубое животное, которому не дано вникнуть в тонкую женскую натуру и столь же тонкую логику. Поэтому она делает вам снисхождение, чтобы, например, сохранить под боком хоть и грубое, но все же иногда полезное животное, и дает прямой тупой ответ на такой же ваш вопрос: «Сколько стоит?» – «Три рубля!» Или: «Что на ужин?» – «Суп!» Это и есть презрение с ее стороны. То есть она решает не играть с вами в столь свойственные ей и приятные женские игры, а действовать по принципу «пусть твой мозг отдохнет, дорогой, может, хоть другое что будет действовать».
Во втором же случае все еще более плачевно. Если женщина искренне дает прямой ответ на прямой вопрос, то значит, она и мыслит соответственно, по-мужски, а следовательно, какая же она женщина? Ведь где тогда ее пресловутая загадка, над которой веками бьются мужчины? Мы же с вами взрослые люди и понимаем, что загадка эта лежит ну никак не в области телесного, а как раз таки где-то в темных алогичных витиеватых закоулках ее мозга (ну пусть все же мозга, ведь все равно же мозг по составу, хоть и женский). Кстати, вы заметили, что мы только что разрешили ту самую многовековую женскую загадку? Поставим-ка себе плюсики и сформулируем отгадку: вся загадочность женщины заключается в том, что она не умеет логично мыслить. И тут же внесем существенную поправку, без которой все было бы совсем уж грустно: но зато как волнующе, непонятно и красиво она алогично мыслит! Что ж, побьемся еще несколько веков, чтобы понять, почему же эта путаница в женских мозгах так красива и вдохновляюща. А то вдруг мы сейчас и с этим разберемся – что тогда будут делать грядущие поколения?
Коля не думал сейчас о грядущих поколениях. Он думал о том, оскорбила ли Маша его и его семью или же она настолько мила и расслабленна, что можно воспринимать ее слова как детский лепет. Он то щурил глаза, то сдвигал челюсть вбок, то чесал себе лопатку. Так бы он, может быть, до чего-нибудь и додумался-досдвигался-дочесался, если бы Маша неожиданно не погладила его по животу, да так нежно, что Коля замычал с переходом в тяжелый «ы-ы-ы». Вот они женщины! Опять обхитрили! Умеют же в нужный момент погладить неожиданно, да еще в самых импозантных местах, к коим несомненно относится любой мужской живот.
Здесь, конечно же, надо сделать отступление о мужских животах и их небывалой восприимчивости к поглаживаниям, и мы давайте так и поступим. Предадимся теоретическим измышлениям, покуда Маша, еще не зная нашей теории, уже перешла к практической части. И это тоже так по-женски! Действительно, чего там разведывать броды! Если есть – добредем, если нет – обидимся и вернемся.
Итак, мужские животы. Надо ли говорить, что живот – один из краеугольных камней мужского самосознания? Это орган, который можно считать средоточием страстей и достижений мужчины, да и вообще, центром его вселенной. Можно даже сказать, что мужчина мыслит им, живет для, ради и на потребу его. Он пестует и лелеет его, следит за ним и прислушивается к нему, поглаживает сам и дает поглаживать другим – не всем, конечно же, но только избранным.
История любви к своему животу начинается у мужчины в детстве. Тогда, набегавшись и напоровшись ранеток и потихоньку взбулькивая, он подставляет свой животик под мамины одобрительные и одновременно исследовательские похлопывания. Тогда же, ощущая себя дурно от все тех же ранеток или от какой другой пакости, он слышит: «А что случилось с моей золоткой? Животик болит?» И даже если у золотки болит вовсе не животик, а коленная, скажем, чашечка, он все равно понимает, что самое главное – чтобы не болел животик, этот первостепенный признак бодрости и здоровья. Там же, в детстве, мальчику вбивается в сознание, что его будущее мужское достоинство даже несколько превалирует над самой личностью его. Он постоянно слышит: «Скушай супчика, а то животик обидится», «Смотри, как животик недовольно урчит, наверно, кушать хочет» и т.п. То есть кушать хочет не Сашенька, Петенька или Сереженька, а именно их животики. Даже, можно сказать, их некий общий, обособленный, квинтэссированный, вынесенный за пределы личности и поставленный во главу угла животик – некое такое нечто, что стоит над личностью каждого отдельного ребенка, превосходит его и довлеет над ним.
Потом, в юности, с животом, как и со всякой ценностью, происходят различные неприятные вещи, вроде падения (не живота, естественно, а его ценности), изменения оценки его значимости. Подросток в период своего не совсем осознаваемого бунта пытается возобладать над животом. Теперь, сколько бы тот ни урчал и ни требовал немедленного приема пищи, подрастающий мужчина не отзовется и не бросит своих друзей посреди улицы, чтобы насытить неугомонного своего хозяина. Такой отказ от насущного считается мужественным. К тому же, в лексиконе подростков появляется слово «пузо», и становится совсем уж зазорным жить в угоду ему. В противовес ему в дело идут турники, танцы, беготня и прочие гирьки.
Но вот наступает период полового созревания, а то и зрелости. Теперь живот обретает совсем иное звучание. Теперь это не только инструмент демонстрации своей формы, но и некий символ, грань, ниже которой пролегает… нет, не пролегает… словом, если уж девушка коснулась живота (надеюсь, что все несовершеннолетние читатели на время удалились), то следующим шагом… Нет, дорогие мои читатели, не могу. Давайте не будем в подробностях. Просто скажем, что живот в пору полового цветения обретает весьма и весьма сексуальный оттенок. А поскольку секс в этом возрасте – главная забота и труд, то и живот соответственно становится символом этого труда. Особенно, когда ты друзьям на следующий день после хаотичной, но вполне однонаправленной деятельности говоришь: «Ох, как у меня пресс болит!» И все понимают, как это солидно и трудоемко. А ты похлопываешь себя по натруженному символу и улыбаешься с полным осознанием принадлежности к сильному, ах какому сильному полу.
Дальше уже не так интересно, но по-прежнему показательно: дальше живот становится неким коэффициентом социального статуса, устроенности в жизни, отношения к себе и окружающим. Вряд ли здесь требуется расшифровка, вы сами все понимаете. Отметим только, что, как и в любом возрасте, живот все также есть основной орган мужчины, центр всех его нервных окончаний, буквально второе его «я». Поэтому по всему позволю себе несколько видоизменить расхожую поговорку о том, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, и привести ее в следующий вид: «Путь к сердцу мужчины лежит через его животик». Вот так будет правильней! Хау, я все сказал по этой теме.
Теперь уже, надеюсь, все, кто раньше не понял, почему Коля сказал «ы-ы-ы», поняли. Дальнейшие разборы отчества Николая были отложены на некоторое время и даже, мне почему-то кажется, вовсе забыты. До отчеств ли, когда трогают животик! Забудем их и мы.
4 Надо, наверное, сказать о том, что происходило снаружи, пока Маша с Колей тщательно знакомились друг с другом. А снаружи происходила ночь, все та же теплая ночь. Редкое окно отливало приглушенным светом, совсем уж редкое горело во всю мощь. Почему так, спросите вы? А нет, не спросите, потому что и сами знаете, что ночью люди в основном спят. Правильно ли это? Безусловно. Потому что ночью спать удобней, ведь не надо прилагать дополнительных усилий к тому чтобы плотно закрывать глаза. Даже если вы оставите небольшие щелочки, свет вас все равно не потревожит, ибо ночью его почти нет. Тогда как при сне днем необходимо контролировать силу сжимания век, чтобы добиться полной темноты внутри головы. Это так утомительно.
А зачем же горят те отдельные окна, которые все же горят? Здесь несколько объяснений. Во-первых, человек может смотреть «Лигу чемпионов». Процент таких людей в России не очень велик, но все же одно-два светящихся окна на квартал они обеспечивают. Почему у нас их так мало, в то время как Европа в дни «Лиги» буквально озарена огнями? Даже не знаю, кому адресовать этот вопрос – то ли нашим футболистам, то ли все же нам самим. Начинается ли красивый и яростный футбол с нашего яростного боления, или наше яростное боление начинается с красивого футбола? Не знаю еще раз. Но факт вот он: «Лигу чемпионов» мы смотрим одним-двумя окнами на квартал.Второе: человек может не спать ночью, потому что у его ребенка болит… правильно – животик. Это нерадостный, беспокойный свет среди ночи, не будем о нем.
Далее: человек может сходиться с другим человеком для выяснения различных отношений, в том числе и сексуальных, как Маша с Колей сейчас. Здесь все ясно, об этом позже, когда вернемся к нормальному повествованию.
В-четвертых, человек может ночью работать. По-разному: кто чертежи чертит, недочерченные в нормальное время суток и года; кто диссертацию дописывает, на которую днем нет ни времени, ни состояния; кто в Сети висит, потому что ночью дешевле; кто рифмы ловит, которые днем неизвестно где витают, а ночью, никем не отпугиваемые, скапливаются в темных углах; кто, как ваш автор в данный момент, следит за всеми сразу; кто-то, наконец, просто сторож, вот и работает.
Еще бывает бессонница в качестве причины. У кого-то старческая, у кого-то нервическая, а у кого-то алкогольная – самая страшная. Чтобы доказать, что последняя страшна, или хотя бы ознакомить вас с теми страхами, которые она рождает, приведу собственную объяснительную, которая, как и положено объяснительной, многое объясняет.
«Объяснительная.
Данным объясняю по поводу своего отсутствия на работе в четверг.
Начать придется издалека. Я алкоголик, который в течение четырнадцати лет пил практически непрерывно с небольшими затишьями на разговоры с совестью. Совесть меня уговаривала слабо, и я продолжал пить. Параллельно шла и моя нормальная жизнь с учебой, работой, женитьбой и тому подобным. Но это все пока еще далеко от темы. Главная причина моего отсутствия на работе в минувший четверг случилась шесть лет назад.
К тому времени темпы потребления алкоголя вашим покорным слугой переросли все разумные пределы. Как говорится в расхожей присказке (а мне даже вполне серьезно кажется, что именно я ее и придумал), пил я каждый день, но случались и запои. Во время последних запоев я выпивал уже по три-четыре бутылки водки ежедневно. То есть жил в ритме «выпил – уснул – проснулся – выпил – уснул». Сами понимаете, мало чего человеческого оставалось в такой жизни. Я решил ее прекратить – не саму жизнь, а такую жизнь. И просто сказал, что с этой секунды не пью даже пиво. Как показали дальнейшие события, такой способ выхода из запоя слишком экстремален. Запой – дело потоньше Востока, не говоря уж о похмелье.
Всякий пьющий знает, что после запоя наступает бессонница. Но бессонницы бывают разные. Если ты пропьянствовал выходные или праздники, а в конце их плавно похмелился, то это примерно двое суток унылого бодрствования. Никто не говорит, что это легко, но дальше все-таки страшнее. Если ты пропьянствовал неделю, то не спать придется суток трое-четверо. Тогда ты начинаешь видеть и слышать вещи, которых нет в обычной реальности и которые называются просто – галлюцинации. Некоторые из них даже красивые. Например, можно с закрытыми глазами буквально режиссировать любое кино. Все очень реально и красочно; любые актеры, вообще любые люди делают все, о чем ты подумаешь. Выглядит все гораздо живее, чем на экране телевизора. Это даже увлекательно поначалу. Про слуховые галлюцинации знают, наверное, не понаслышке и не сильно пьющие: разговоры и бормотания каких-то людей в соседних комнатах, которые на деле, когда идешь посмотреть на источник звука, оказываются всего-то на всего бульканьем воды в унитазе. Если источник более насыщенный, то можно услышать музыку, прекрасную порой музыку. Можно и руководить музыкой, то есть одновременно и сочинять ее и дирижировать. Очень, кстати, до сей поры жалею, что не знаю нот – однажды у меня получилась просто невероятная симфония, даже с участием хора, певшего, правда, почему-то на немецком. Впрочем, не о симфониях речь.
Речь о том, что если грамотно, понемножку пить и грамотно похмеляться, то всего вышеописанного можно избежать. Я же не избежал, а усугубил – тем, что пил гораздо больше недели и гораздо больше нормы и резко остановился.
Пришли похмелье, бессонница и галлюцинации. Все по графику, все довольно привычно. Но затем пришли пятые сутки без сна, а за ними и шестые. Вот когда все началось.
Однажды я услышал, что меня совершенно отчетливо зовут по имени. Сначала я даже не понял, откуда – то ли изнутри головы, то ли из некой сферы диаметром, как мне показалось тогда, около пяти метров. А надо сказать, что у меня были знакомые, которые очень интересовались и экспериментировали с передачей мысли, звука и прочей ерунды на расстояние. Я подумал, что они нашли способ разговаривать со мной издалека, каким-то образом нашли волны моего мозга, что ли, словом – подключились. Поэтому я без особых сомнений вступил в беседу, не словами, а мыслями, естественно. И беседа пошла.
Сначала они беззлобно смеялись надо мной, приводили различные факты из моей жизни, обсуждали их, из чего я сделал вывод, что это действительно мои знакомые. Но когда я поздравил их с изобретением такой чудо-машины, они удивились, не поняли, о чем я веду речь, и спросили, знаю ли я с кем разговариваю. Когда, после непродолжительной игры в угадайку я примерно понял, с кем разговариваю, меня облил холодный пот, которым я, впрочем, и так был облит с головы до ног. С той минуты все изменилось.
Дружеские беседы прекратились, потому что я попытался избавиться от них, прогнать их, отмолчаться, в конце концов. Не тут-то было. Мысленно отмолчаться невозможно. Они слышали мои мысли и отвечали на них, теперь уже грубо и агрессивно. Я пытался петь, чтобы не думать, они подпевали, а параллельно отвечали на те мысли, которые пробивались сквозь песни. А не думать вообще человек, оказывается, не может. Сами попробуйте.
Потом они начали оказывать физическое воздействие. Например, говорили: «Сейчас мы пошевелим твою печень». И действительно, печень шевелилась. Или обещали, что через пять секунд у меня сведет ногу, и ногу сводило. В общем, не буду подробно описывать те ужасы, которые я пережил, просто скажу, что это очень страшно и очень утомительно, если такое обычное слово здесь уместно. Никаких способов заставить их замолчать я не видел, кроме одного: я подумал, что если умрет мой мозг, то умрут и они. Или, по крайней мере, отстанут от меня.
Но и это еще не все. Позже появились еще две группы голосов. Причем, череп был поделен между этими тремя группами на три равные части. Первая вещала из затылочной части, вторая, состоявшая из нескольких девочек из якобы 22 века, хихикала в верхней левой, третья группа из двух серьезных девиц, – в верхней правой. Что там было, пересказать не в моих силах.
В итоге я не пил пять лет. Даже близкие друзья не верили, что я не закодирован. Но теперь вы знаете, что бывает сильнее кодировки. Потом у меня начались проблемы с головой, и по совету врачей я стал попивать красное сухое вино. Полгода прошли без проблем, во-первых, потому что вино – не водка, во-вторых, потому что пил я мало, чисто по-медицински.
Теперь возвращаемся к минувшему четвергу. За два дня до этого, как вы помните было 9 мая. Я широко это великое событие отпраздновал с большим перебором вина. И, выйдя из несколькодневного запоя, с ужасом, и теперь вы понимаете, с каким ужасом, обнаружил бессонницу и…
До последнего я надеялся, что справлюсь с ситуацией, но когда в ночь на четверг появились первые голоса, я не выдержал и прямо среди ночи побежал в магазин. Не похмелиться у меня просто не хватило бы мужества. Чтобы уснуть, пришлось выпить немало. Поэтому не мог я в четверг прийти на работу».
Далее шла моя подпись.
О чем это я? Ах, да, о светящихся окнах. Так вот, по поводу Машиного мерцающего окна: заметили вы, какой деликатный у вас автор, как старательно он не лезет в это окно, в эту постель, как аккуратно обходит все эти волнующие детали, уводит вас подальше от чужого личного, слишком личного, как дает нашим героям побыть наедине в самые ключевые моменты персональной истории? Вот такой я скромник-молодец (потупляю взгляд).
Но вечно оставаться снаружи мы, конечно же, не можем. Рано или поздно придется потревожить наших новоявленных влюбленных, иначе что это будет за повествование? Но мы потихонечку, с краешку, ни во что не вмешиваясь, только разговоры послушаем. Согласны? Чуть потерпите, они пока еще не готовы к взаимо-совместным разговорам.
5 – Эй, – тихо сказала Маша, – там, за окном… Чего ты там хотел? Давай спрашивай, пока Коля в ванную ушел. Я сейчас в самом разгаре блаженства, хоть что тебе отвечу.
– Я? – удивился я такому ее благодушию. – Так я это… читатели хотят знать, ну… то, что все в таких ситуациях хотят знать: ну и как он?
– А-а, ты еще и читателей приволок… Так вы там целой толпой висите? – Маша потянулась с глубоким закидыванием рук за голову, перевернулась несколько раз на постели, как крокодил, который закручивает жертву вокруг своей оси, и даже тихонечко взвизгнула.
– Он?.. А зачем тебе? – сквозь полуприкрытые глаза улыбалась Маша.
– Ну это… для повествования. Ну и так, для сравнения.
– Какого сравнения? Кого с кем сравнивать? Его с тобой?! Фи! Ты там за окном болтаешься, весь какой-то призрачный и несерьезный, а он… он сугубо материальный, такой весь живой и насыщенный… правдивый такой.
– Правдивый? – вспомнил я психологический прием, который в каком-то кино объясняли: чтобы разговорить человека, надо повторять его последнюю фразу или слово.
– Ну, понимаешь, плоть и кровь. Не фантазия какая-то, типа Сереги и его рубахи, не набор качеств положительных и отрицательных, как в сериале, а такой… как бы это сказать? Короче, приложишь ухо – а он дышит! Потрогаешь – а он засопит! Царапнешь – дергается, укусишь – кричит. Настоящий, короче, – Маша даже приподнялась на одном локте. Даже одеяло у нее с плеча сползло и обнажило… нет, не скажу, чего обнажило. А она даже и не заметила, только через некоторое время как-то рассеянно поправила. Я деликатно отвернулся, когда она уже поправляла.
– А чего ты морду воротишь?! – осерчала Маша, по-своему интерпретировав мою деликатность. – Ты что, мне не веришь?
– Нет, я верю. Но не понимаю, как это. А другие что, не настоящие?
– Сейчас я тебе, несуразному, попытаюсь объяснить простым языком, чтоб ты не только услышал, но и понял. Но ты это… читателей отгони пока от окна, а то я такой огромной стаи стесняться буду, да и соседей перебудите, пока крыльями хлопаете. А потом перескажешь им своими словами. Только попроси их не обижаться, скажи, что я все-таки не лектор, а простая девушка и не могу вещать на такую толпу висящих за окном людей. Лады?
Так что, уважаемые, извиняйте. Вы сами все слышали. К тому же у простой девушки одеяло постоянно с плеча соскальзывает, зрелище только для выдержанных и деликатных авторов. И даже если вы тоже выдержанны и деликатны, вы все-таки читатели, а автор-то здесь я один. Так уж получилось, извиняйте еще раз. Но обещаю, что перескажу вам все, что к пересказыванию потребно, лады?
Поскольку Коля не мог пребывать в ванной долго, а послушать Машу хотелось подольше, мне пришлось своей авторской властью несколько растянуть время. Способы тут могли быть разные. Можно было, например, взять и устроить Коле понос или наоборот – запор. Но это слишком бесчеловечно. Можно было придумать так, что он месяц не мылся, потому что у него воду горячую отключили, на ногах и руках у него цыпки, вот и предался он их смыванию самозабвенно, забыв о хронометре. Но это несколько уничижительно, хотя для некоторых отвлеченных философов вполне реально. Можно было устроить ему обморок с потерей представления о времени и частичной потерей самовосприятия. Но это чересчур мелодраматично. Поэтому мы поставим на двери в ванной такую защелку, которая очень хитро открывается, наделим Колю избыточным мужским самолюбием – мол, что я, с защелкой не справлюсь? – и оставим его минут на двадцать разбираться с замысловатым механизмом. Думаю, этого времени Маше хватит, чтобы выразить, что она собиралась выразить.
А рассказала она мне вот какие вещи. Пересказываю своими словами.
Все мужчины делятся на настоящих и ненастоящих, вернее, у всех мужчин есть признаки настоящих и ненастоящих мужчин. Еще вернее, по наличию либо отсутствию этих признаков можно определить, насколько мужчина настоящий. Признаки следующие: носки, пиво, пузо, волосатость тела и лица, телевизор/ газета, цветы, мат, деньги, футбол/хоккей. Теперь рассмотрим их все подробно.
1. Носки. По носкам легко определить взрослость мужчины и его самоорганизованность в быту. Взрослость (не возраст) определяется тем, рассовывает ли мужчина носки по батареям, щелям, задверным и подстольным пространствам или складывает их аккуратно в некие назначенные места, специально уготованные для хранения пользованных средств утепления и комфортизирования ног. В скобках указано «не возраст» потому, что пользоваться щелями как укрытиями для смердящего текстиля мужчина может независимо от количества прожитых лет, то есть и в пятьдесят. Как маленькая собачка – до старости щенок, так и старый дед, доживший до преклонных лет, но так и не нашедший верного подхода к складированию носков, – все как лялечка: бродит по квартире, разбрасывает.
Отдельной строкой здесь идут мужчины, которые немедленно по снятии носков стирают их. Это вообще мечта любой женщины. Большая редкость, небывалая удача, вход в какой-то потусторонний мир, мир сказок и грез. Женщинам при встрече с таким типом даже страшно становится за свое возможное несоответствие бытовым идеалам.
2. Пиво. Пиво в природе, как известно, наблюдается бутылочное, баночное, разливное и отсутствующее. Соответственно, мужчины встречаются ординарные, претендующие, экономные и странные. Если говорить сразу о последних, то они либо замаскировавшиеся алкаши, либо болезные с проблемами мочевыводной системы, либо аристократы – то есть элементы все бросовые, нормальным женщинам ненадобные. Пристрастные к бутылочному пиву мужчины – средний, наиболее часто встречающийся класс, к которому относится более половины брутального народонаселения. Минус здесь в том, что по бутылочным предпочтениям никак не определишь личных качеств претендентов, ввиду их подавляющей многочисленности и соответствующего разнообразия, при некоей, впрочем, усредненности. Единственное, за что можно зацепиться, это отношение к пустой таре – бездумно и бесшабашно выбрасывает ли мужчина бутылку, нежно ставит ли в урну или скряжно укладывает в хозяйственную сумку. Здесь уже кому что нравится. Любители баночного пива – либо молодежь, еще не определившаяся в своем отношении к миру и, следовательно, к женщинам, либо ярые противники стеклянного звона при соприкосновении бутылок, а значит, противники всего бытового, в том числе и прочной семьи, которой без такого звона не бывает. Что до любителей пива разливного, на вынос, то они максимально приближены к семейным ценностям, хотя могут и не осознавать этого. В головах у них примерно следующий порядок распределения приоритетов: все в семью, да побольше, да без сопутствующих растрат на тару и прочие упаковки. Эти – наиболее желанны для установления прочных долговременных отношений.
3. Пузо. Здесь Маша попыталась подсудобить мне теорию о мужских животиках, с который вы, дорогие читатели, уже знакомы. Я сказал ей, чтоб не распалялась и не распылялась, так как мы уже все знаем. Она хитро поджала губы. Одно только мне осталось неясным: она ли подслушала наши животики, или я озвучил ее мысли. Ну да ладно, какая разница, каким путем мы пришли к истине. Главное, что мы шли, даже если это и не истина.
4. Волосатость. От почти полного отсутствия растительности на теле до небывалой загроможденности осязаемого пространства зарослями и волосяными островками. Притом, что все здесь на любителя, некоторые базовые вещи все же существуют. Где-то Маша читала, что мозговая активность прямо пропорциональна густоте волосяного покрова на теле. Живой пример – Гарри Каспаров, который является не только сильнейшим шахматистом планеты, но и весьма серьезно волосат. У женщин все наоборот: вспомнить хотя бы ту же древнюю царицу, которая никак не могла избавиться от волос на ногах – говорят, глупа была небывало. К тому же, шерсть на груди, например, мужчины, провоцирует на размышления и фантазии о нем как о грубом животном с доисторическими корнями, а это отлично возбуждает. Усы и борода (Маша задумалась)… да, щекотно, да, мужественно, но иногда так наколешься, что поутру все до самого носа красное, а ведь на работу. Но пусть! Зато точно ощущаешь – мужчина был! Да и утром пусть все видят, что не глупостями ночью занималась, а всерьез миловалась.
5. Масс-медиа. Камень преткновения в семейной жизни. Классический муж с газетой за столом или в кресле перед телевизором – идеал лишь для отдельных, крайне импозантных и замысловатых женщин. Непонятно, что у таких женщин на уме; вероятно, простого наличия мужчины в доме им хватает для самоуспокоенности и удовлетворения тщеславия. Что ж встречаются и такие, но для остальных такой битюг в доме – это, конечно же, компромисс с жестокостью жизни, диктующей свои анти-романтические условия сосуществования полов. Смириться? Наверное, придется. Но лучше предусмотреть и выбрать другого, далекого от новостей и политики. Словом, лучше спортсмена, чем информационно голодного.
6. Цветы. Тяжелая вещь. Только отдельные экземпляры мужеского полу искренне стремятся понять, почему женщинам нравятся цветы, какой в них заложен смысл. Остальные либо не дарят вовсе, кроме как по долгу брачующегося, либо принимают на веру, что цветы нужны, что они атрибут какой-никакой, ну и дарят так, спустя рукава, в качестве одолжения многолетней традиции. Есть еще, слышала Маша, некоторые, которые красуются цветами. Назначат свидание, придут специально за два часа и стоят с букетом наперевес, понты для прохожих колотят: мол, вона я какой весь джентльмен, с цветами стою, не просто так. А смысл-то в цветах вот какой: нравятся и все. Бесполезная вещь, но красивая, а значит, мужчина, который их искренне дарит, способен на безрассудства ради любви. Ни больше, ни меньше.
7. Мат. Необходимое зло. Не в смысле, что нужное, в том смысле, что не обойдешь его никак, никуда от него и без него не деться. Те, кто его совсем бы не употреблял, неизвестны ни организованным ученым, ни частным исследователям. Правильное же его употребление в присутствии девушки – это когда после каждого мата мужчина подается всем телом к ней и просит извинения за свой «испанский», ссылаясь на собственную горячность и экстраординарность обсуждаемого события. Допустимое употребление – это когда мужчина старается сдержаться, но видно, что не может. Такой мужчина вполне может оказаться пусть небольшим, но все же начальником, потому что с подчиненными иначе нельзя. Несоразмерная загрязненность языка матами – это когда мужчина даже не замечает, что все части речи у него трансформированы из матов. Такой мужчина, наверное, офицер-ракетчик в какой-нибудь отдаленной лесной части. Но тоже допустимо, потому что некоторым девушкам нравятся леса, ракеты и форма.
8. Деньги. Тоже нелегкий пунктик. Но это уже необходимое добро. И не только в том смысле, что их не обойти, что ни от них, ни без них никуда не денешься, но и в смысле, что нужные они. С другой стороны, здесь все легко и просто: мужчина, если он действительно мужчина, знает, для кого он работает, для кого он строит плотины и другие запруды, покоряет космос и выполняет прочие виды работ – одним словом, он знает, куда складировать деньги, под чьим присмотром они будут максимально эффективны и уж точно эффектны. Ну а те, кто всего этого не знает, называются скряги, и пусть они ходят какими-нибудь потаенными тропами, на которых не встречаются приличные девушки.
9. Футбол. Тайна за семью печатями. Почему мужчина должен пристально следить за перемещениями других мужчин с мячом в телевизоре, вскрикивать при этом, хвататься за сердце, за голову, матом подсказывать им что-то, как будто они его из телевизора его слышат, – непонятно. Но что-то, вероятно, в этом есть, иначе можно было бы подумать, что идиотизм накрыл планету. Приходится верить на слово, что это интересно. Особенно, когда его команда забивает мяч куда надо – интересно оказаться рядом для объятий. Правда, разумная девушка должна понимать, что объятия эти асексуальны, по крайней мере пока не кончится матч. А там многое, если не все, будет зависеть от того, кто победил. Можно нарваться как на бурные излияния восторга, которые при умелом руководстве имеют большой шанс перенестись в койку, так и на лютую неприязнь, которая перенесется не только на койку, но и на все остальные аспекты жизни. В общем, с футболом надо осторожно.
Таким образом, мы получаем девять признаков, которые почти исчерпывающе описывают мужчину. То, на сколько он вам подходит, зависит от личных пристрастий и предпочтений по каждому из пунктов.
Так вот, Маша мне сказала, что по всем почти параметрам, включая не очень колючие усы, Коля – не просто настоящий правдивый, но и ее мужчина. Потому что, сказала Маша: а) сняв носки, он аккуратно свернул их в трубочки, пошел в коридор и засунул трубочки в ботинки; б) ранее предлагая на улице попить пиво, он жестом указал на магазин, где, как знала Маша, пиво продается именно в разливном виде; в) пузо у него самой подходящей выпираемости, комплекции и чувствительности («Ну вы, наверное, слышали это «ы-ы-ы», – потупив глаза добавила Маша.); г) волосы у него в нормальном количестве и порядке, как у облагороженной обезьяны, – самое то; д) за газеты он не схватился, хотя их по дому рассовано немало; е) цветы пока пропустим, у него еще не было серьезного шанса, да я и сама их не очень люблю; ж) какие деньги у философа? Хотя он обещал больше не заниматься философией, вот и посмотрим, как бывшие философы умеют зарабатывать и отдавать; з) с футболом пока не все ясно, но если даже он фанатик, я готова иногда потерпеть, лишь бы его команда почаще побеждала.
Здесь как раз щелкнула наконец замысловатая задвижка в ванной, и Маша замахала на меня руками:
– Все, все, кыш, кыш, кыш! И так я сильно раскрылась. Пока. И будь ласков, не подглядывай в процессе… В промежутках – ладно, имеешь право, но в границы приличия не лезь, хорошо?
Я пообещал и удалился.
А прежде чем завершить эту главу, должен сказать, что чтение ее занимает ровно двадцать минут, потому что именно на столько я задержал Колю в ванной. Если же вы справились быстрее, то читали вы невдумчиво. И это, во-первых, зря, а во-вторых, увы. Куда торопитесь-то? Что там, за пределами этой книги, столь же прекрасно, как она? Извиняет вас только если вы торопились переключиться на Гоголя, Стерна, Чехова, Зощенко или Ерофеева Венедикта. Иначе, ваше переключение не будет равноценным. Впрочем, я все-таки не всегда бываю прав. Может, у вас просто «донышко срывало», но вы не могли бросить Машу на полуслове даже ради своего бунтующего желудка. И лишь дочитав главу до конца, пусть и дочитав несколько истерически, с криком восторга ринулись наконец в туалет. Ну что ж, восторг ваш мне понятен. Во-первых, спасибо, во-вторых, быстрого вам облегчения.
Если же у вас ушло больше двадцати минут на чтение этой прекрасной, даже несколько концептуальной главы, то, возможно, вы отвлекались на какие-то посторонние вещи. Как можно?!
Так или иначе, давайте немного отдохнем, пока Коля с Машей воркуют, а потом вернемся. Мне почему-то кажется, что Коля все же должен рассказать о своей жизненной платформе. Если уж философ решил чего поведать, разве его удержишь?
6 – Привет, Машенька, – сказал Коля, встав в дверях и облокотившись на косяк, как гусар перед балом.
– Привет, коль не шутишь, Коль, – скаламбурила Маша. – Че это ты здороваешься? Давно не виделись?
– Ты знаешь, – задумчиво сказал Коля, – а ведь действительно давно. Здороваться ведь принято в начале нового дня, так? А у нас с тобой не просто начало нового дня, у нас с тобой, можно сказать, начало новой жизни! Так что надо говорить даже не «привет», а целый «приветище» или даже «приветутище»!
– Нет, давай так говорить не будем, – слегка омрачилась Маша, – слово какое-то… похоже на большую проститутку.
– На кого, на кого… – Маша потянулась во всю мощь своих представлений о потягиваниях. – На того! Ладно, забыли. Давай меняться местами – теперь я пойду в ванную.
– А! – спохватился Коля, спохватился и схватился из вежливости и гусарской деликатности за то, что напомнило нам о гусарской шпаге. – Давай.
– Отвернись, бесстыдник, – улыбнулась Маша, выползая из постели. – Поразвесят свои причиндалы и зырят, как приличные девушки сон с себя сбрасывают.
– А! – отворачиваясь, еще раз спохватился Коля, но хвататься во второй раз уже ни за что не стал – и в первый раз все было схвачено.
Маша манерно продефилировала мимо него, кокетливо пхнув его бедром, да так, что Коля чуть не впечатался в стену. Чтобы не впечататься, ему пришлось отпустить, что он держал руками, и это, что он держал, легкомысленно болтнулось по воздуху. Маша ухмыльнулась, полностью довольная и поднявшимся легким ветерком, и собой, и в целом ситуацией. Коля остался в комнате один.
А что, дорогие читатели, не пора ли нам с ним предвзято поговорить? А то к Маше даже в череп лазали, а с Колей еще ни словом не перекинулись. Чего он там себе кумекает? Как оказался в салоне сантехники? Да как философом-то стал, в конце концов?
Но стоп, говорю сам себе. Роман-то у нас мужчинский, а мужчинам кто интересен? Женщины. Вот когда мы с вами станем писать роман женский, тогда и будем по мужчинским башкам лазать, узнавать да разведывать, чего у них там варится. А пока нас другое завлекает – женщина, и конкретно Маша. Так что оставим Колю в покое и продолжим разгадывать загадочную Машину душу.
А душа Машина пела в душе! Да как пела! Так пела, что соседи в своих снах видели такое, от чего просыпались с широко раскрытыми глазами и пытались нащупать револьвер под подушкой. Потом прислушаются, вытягивая шеи, и со стоном – кто валится обратно в подушку, под которой револьвера, к сожалению, не нашлось, кто пойдет нервы сигаретой успокоит, а кто и сходит унитаз потревожит, проводя в голове прямую параллель: Маша – ее работа – унитаз. А голосила Маша потому, что если Маше что нравилось, она этого не скрывала (вспомните хотя бы Серегину рубашку). А происходившее сейчас, нет, ну не в ванной, а за чуть до того, Маше нравилось сильно. Вот она и пела сильно, даром, что шел третий час ночи. И песнь ее была не только громка, но и осмысленна, ибо смысла в этой ночи было полно, ибо какой смысл может быть для женщины более желанен, чем тот, который являет ее миру и самой себе именно как женщину. Жаль не было под рукой ни одного композитора с нотными листами – какие прекрасные в своей чудовищности сочетания нот довелось бы ему подслушать! Он бы, конечно, долго мотал головой и прикрывал от невозможности глаза, но все равно бы записывал, потому что такого не услышишь нигде, даже в психушке. Жаль также, что не было под рукой ни одного поэта, ищущего свежих неожиданных рифм. Потому что Маша пела со словами, со словами, идущими прямо от сердца, а вовсе не от мозга. Хотя… почему это не было поэта? А я? Во, елы-палы, забыл совсем, что я поэт. Надо же, как жизнь, бывает, разворачивается… Ну, да ладно. В общем, поэт-то был под боком, но такой поэт, который уже не ищет резких рифм. А жаль, ведь подслушать было что.
И вот еще что мне интересно, но уже не как поэту, а как простому участнику регулярных сексуальных противостояний: почему женщины после секса чувствуют подъем, а мужчины наоборот – спуск, то есть засыпают? Да настолько наоборот и настолько жестокий спуск, что Коля крепился-крепился в своей маленькой нирване, ждал-ждал Машу, да так и сморился. Вы скажете, получил, что хотел? С одной стороны, верно, получил, и ничего в этом зазорного нет. Но ведь и Маша получила, тоже без всякого зазора. С другой стороны, вы неправы, потому что Коля хотел не только этого, но и того, что за этим должно логично следовать – любви. (Во, кстати, логика-то как меняется с веками: раньше сначала любовь шла, а за ней… ну, как там… кулуары, что ли… даже неловко как-то произносить-то из уважения к прошедшим векам. А сейчас все наоборот: трах-пах, а потом еще посмотрим, любить ли.) А уж Маша-то как хотела этого логичного следования! Но ведь не заснула. Объяснение предлагаю чисто физиологическое: из мужчины сила изливается, в то время как в женщину вливается. Вот и разница в пост-сексуальном поведении. Долой еще одну загадку человечества.
Стойте, погодите… А как же презервативы? Нет, ну несмотря на них, из мужчины-то все равно изливается, но в женщину-то не попадает. Сила-то не попадает. Откуда же они тогда такие активные после этого? Может быть, исторически так сложилось – раньше-то презервативов не было, ну и привыкли активничать, на генетическом уровне привыкли. А сейчас их уже и не переубедишь.
Но любовь за сексом идет с некоторой задержкой, через паузу, если принимать за единицу счета дни, недели и т.д. Непосредственно же за сексом, если голубки не уснули и если отсчет вести минутами, по всей логике, идут беседы. Во всяком случае, практика показывает, что если люди, оказавшиеся в одной постели, хоть немножко симпатичны друг другу, они обязательно наговорят столько, что потом сами же и жалеют порой. Такой эффект поезда – не в смысле сожалений, а в смысле наговорить. Так же произойдет и у нас. И не отговаривайте меня – произойдет, я настаиваю. Но уже в следующей главе.
Пока же зададим мне вопрос: ты вот эту, данную главу, в которой мы пока еще все находимся, для чего писал? Что сказать хотел? Где Колина жизненная платформа обещанная? Так, про гусарские инструменты порассуждал и все? Отвечу: нет, не все. Данная конкретная глава имеет с собой следующую глубокую нагрузку: помимо того, что Коля был провозглашен гусаром, в ней ненавязчивым манером было повторено, что роман мужчинский, сиречь в башку к мужикам действующим не моги! А уж коли назреет такая потребность, то пущай они сами за себя ответ держат. То есть про Колю мы узнаем не иначе, как чрез самого его. То бишь иными словами, глава эта дает понять читателю, что автор тоже не всесилен, а и для него есть области недоступные. Ради такого, мое мнение, стоило и большее количество букв извести. Согласны? Да соглашайтесь – выбора-то у вас все равно нет. Хи-хи…
7 И пошли у них беседы. Расположились они удобненько в постельке, чистые, насыщенные, жадные до разговоров, и давай трещать, когда перебивая друг друга, когда и сдерживаясь от перебива. Правда, Маше сначала пришлось Колю пихнуть чувствительно, чтобы выпихнуть из охватившего его сна. Зато потом он был как огурец. Сами знаете, бывает такое: вроде готов сутки проспать, приляжешь, какая-нибудь сволочь через пять минут каким-нибудь неуместным звуком разбудит, и сна как не бывало. Ни в коем разе не хочу сказать, что Маша была той самой сволочью, просто она в этот раз выступила в такой роли. Коля еще спросонок не сразу сообразил, где он и что он и начал было бурчать возмущенно: «Ну каво, блин… какая картошка…» Но потом в сознание вернулся и говорит радостно: «А-а, вот какая картошка… Айда сюда, картошка». И Маша даже не подумала обидеться. Ей сейчас даже почему-то понравилось быть картошкой. Мне кажется, ее сейчас назови лямбдой, она бы и то обрадовалась, ну по крайней мере, за комплимент сочла бы точно. Зависит ведь это вовсе не от того, что скажешь, а от того как. А Коля был в таком духе, в таком артикуляционном ударе, что мог бы за самый сладкий эпитет выдать самое грязное латиноамериканское ругательство.
Итак, они лежали в постели. Маша примостилась на Колином плече и тихонечко царапала ему грудь ногтями. Коля нюхал ее волосы и удивлялся:– Как вот так вы, женщины, умеете пахнуть… как-то… по-женски.
– Так, может, это потому, что мы женщины?
– А, ну да, наверное…
– Коль, – Маша сделала небольшую, даже не драматическую, а так, опереточную какую-то паузу, – а у тебя много было нас, женщин?
Она поджала губы, благо, Коля не мог видеть, как некрасиво она это делает. Коля же высоко поднял брови, благо, Маша не могла видеть, каким глупым при этом становится его лицо, да и весь его организм в целом. Ведь не может же лицо быть глупым, а все остальное умным. Или может? Не знаю. Короче, на время Маша стала некрасивой, а Коля глупым. А вот не надо такие вопросы задавать! А то не знают, что спросить, и лепят всякую смуту. А потом становятся некрасивыми и глупыми и сами же страдают от этого. А я всегда говорил: человек сам себе самый главный враг.
Но это я вам зубы заговариваю, чтобы дать Коле время на раздумье. Вопрос ведь серьезный. Скажи по-честному – а вдруг спугнешь? А соврешь, и это откроется? Спугнешь еще дальше. А вдруг у Коли были целые вереницы женщин, что тогда – признаваться или нет? А вдруг у него была всего одна или вообще ни одной – тогда как? Выкладывать ли начистоту такую тайну? Гордиться этим или стыдиться? О, не знаю. Пусть он сам за себя и для себя решает. Тут ведь все индивидуально, и в смысле личного опыта человека и в смысле кому чего говорить можно. Одной скажи, что у тебя гарем – плюнет и уйдет, другой скажи то же самое – зауважает и останется. Ну или не зауважает, но останется. Из интереса: мол, ну-ка я гляну да раскушу – чего они в нем такого находят? И займется такая любопытная наложница поисками, да так займется, с такой пытливостью и пылкостью, что… Извините, увлекся. Вернемся к Коле. Что он там надумал отвечать-то?
– Маша, – торжественно и даже напыщенно сказал Коля, – они были.
– Ну ясен пень, были, – чуть слышно сказала Маша, выдергивая один злостно торчащий волосок с Колиной груди.
– А?! – взвился Коля, от неожиданной боли не расслышав, что сказала Маша. – Как? Кого ты знаешь?
– Я знаю? – удивилась Маша. – Я знаю тенденцию: бабам быть. – Сначала Маша зауважала себя за умное слово «тенденция», но потом вдруг разочаровалась и в себе и в предыдущих «бабах»: значит, они всего лишь были и куда-то делись, и она всего лишь очередная, которая тоже куда-то потом денется. Ей стало горько. Ей захотелось дерзить и рвать волосы на Колиной груди, медленно, мучительно и по одному. Блаженство куда-то испарилось. И зачем спросила?
Так бы они и поругались вновь, что уже стало доброй, почти семейной традицией в их недолгой истории, если бы Коля не провел случайно рукой по Машиной голове. Вернее, провел-то он не случайно, а с целью перенести руку на свою грудь и предотвратить выдирание очередного волоска. Случайно же он задел мочку Машиного уха и как-то задержался там. А с Машиной мочкой шутки плохи, то есть наоборот – хороши. Она сразу от этого цепенеет, томится и впадает в расслабленный ступор. Так и произошло: Маша слегка охнула, обмякла, уже готовый к выдиранию волосок был брошен на произвол его волосяной судьбы, Машина голова успокоилась на Колином плече, а губы ее прошамкали:
– Говори, говори…
– Вот я и говорю: не надо волосы, плиз.
– А-а… не буду.
– Но прежде чем рассказать тебе о женщинах как части моей жизни, я должен тебе рассказать о строении Вселенной…
«Дерануть, что ли, пучок пожирнее?» – подумала Маша. Но Колина рука все еще рассеянно теребила ее ухо, поэтому она оставила эту злую идею.
– Даже не о строении Вселенной, а о том, что мы – и ты, и я в том числе – ее дети, даже, как это ни пошло звучит, ее части. Да-да, в известной песне не просто поются популистские слова «тоже являемся частью Вселенной», там в популярной форме представлена вполне серьезная теория. Соответственно, и роли у нас предопределены тем, что мы – малые части большого…
– Коля… это ты сейчас мне про баб своих рассказываешь?
– Да нет! То есть да! То есть нет… В общем, я рассказываю тебе про всю нашу жизнь, про твою и мою, про баб и мужиков, про историю и будущее. Про все.
– Может, не надо про все? Особенно не надо про мою жизнь. Я сама тебе столько понарасскажу, что в три сумки не вместится.
– Почему не надо? Ты не хочешь знать все о себе? Ну допустим. Но неужели ты не хочешь знать все о других – обо всех-всех-всех?
– Неужели так трудно просто назвать цифру? Чего стесняться-то? Со сколькими бы переспал? Скажи да и все.
– Маша! Вопрос стоит совсем не так!
– А как?
– Вопрос – зачем!
– Ах, вот как? То есть ты переспал со мной с определенной целью?! И с какой же, интересно знать? Чтобы продемонстрировать мощь своей эрекции?
– Маша! Это невозможно!
– Почему же невозможно? Вполне даже продемонстрировал. Все? Я свободна?
– Я не демонстратор!
– А кто ты, интересно знать? Просто монстр? Без «де»? Монстратор?
– О-о-о!
А дело-то, дорогой читатель, все было в том, что в запале подготовки своей программной речи Коля выпустил из рук Машину мочку, она же – бразды правления. Вот и понеслось говно по шпалам. Так что если вы соберетесь ознакомить свою пассию с чем-то серьезным, не забывайте теребить ее слабое место – вникнуть она, может, и не вникнет, но по крайней мере, будет делать вид, что слушает. На самом деле она может оказаться поглощенной своими внутренними переживаниями, связанными с тереблением ее эрогенной зоны, но вам-то какая разница? Ведь не главное, чтобы она поняла, главное, чтобы вы высказались, не так ли? А ощущения в итоге останутся у обоих положительные: ее потеребили, вы самоутвердились. Полного понимания друг друга нам все равно никогда не найти, так хоть иллюзия мирного сосуществования поприсутствует.
И тут что-то мне надоело, что они постоянно ругаются, утомили. Не люблю вот таких – не надо им ничего в жизни, как только поцепляться к словам и мыслям, к намерениям и поступкам, поругаться, подоказывать свою исключительность за счет партнера, поубеждаться в крепости своей жизненной позиции на основе разрушения позиций оппонента. Они-то потом все разрушат, отдышатся на поле брани, поймут, что ничего не доказали, но и ничего не проиграли, помирятся и пойдут по-новой строить душевные отношения до следующей баталии, а мне каково? Да более того – а окружающим каково? Окружающие-то думают, что те всерьез ищут истину, окружающие принимают ту или иную сторону, вкладывают в посторонние скандалы душу, переживают, сопереживают и не понимают, что дело-то здесь простое: милые бранятся – только тешатся. Они тешатся, а у нас нервы треплются. Хочешь с ними о серьезном поговорить, а они все лаются да лаются. Не люблю.
Поэтому оставим наших героев до той поры, когда они вновь с теплотой заотносятся друг к другу, а сами пока отдохнем и посмотрим вокруг. В следующей главе.
8 И что же мы видим вокруг? Ночь мы видим. Это у нас тут. А на другой стороне планеты день. И в чем различие? Здесь спят, там бодрствуют. Здесь тень, там свет. Но это же все временное, на полсуток буквально. Потом же все поменяется на полную противоположность. Они проснутся, мы по постелькам. А есть ли какое-нибудь коренное различие? Нет, ну языки, цвет кожи, уровень доходов – это все понятно. А что-нибудь прям такое, чтобы совсем-совсем не как у людей, ну то есть, не как у нас?
Да вряд ли. Там такие же маши с такими же колями так же ищут в других колях и машах подтверждения своим лучшим представлениям о себе. А когда не находят, ругаются, мирятся, зализывают раны, утешают друг друга, плавно переходят на секс, потом вовсе не плавно, а скачкообразно возвращаются к доказательствам своей исключительности и подстраиванию окружающих под свои желания и потребности, в результате чего вновь ругаются, мирятся – и так по кругу до бесконечности. Если повезет, смирятся друг с другом окончательно или хотя бы на длительный период времени, поживут спокойно, занимаясь своими делами. Если не повезет или амбиций чересчур, то так и будут мыкаться «в поисках своей половинки», сиречь в поисках безусловно восторгающегося и подчиняющегося.Правда, все вышесказанное не относится к тем же самым людям в период ослепляющей влюбленности. Тогда амбиции подавлены чувственным восхищением своим предметом любви. Тогда люди только любуются, только хотят, только находят хорошее, откладывая внимание к себе и самоутверждение на более поздний, пост-завоевательный срок. А отзавоевывавшись и остыв, возвращаются к привычным представлениям о мире – к миру, в котором все вращается вокруг собственной персоны. Вот когда всплывают вновь амбиции, требующие ежедневного признания, подтверждения, доказательства. А значит, войны, скандалов, обид. И все это называется «куда ушла любовь?» Да туда же, куда ушла страсть к обладанию, к покорению или покоряемости. Если же все не так, то… везет некоторым!
Вот такой у вас, дорогие читатели, на данный момент циничный автор. Не взыщите, я ведь тоже горшки обжигаю. Пройдет, я думаю. С кем не бывает.
Но, казалось бы, каким боком все это относится к Маше с Колей? Они ведь только вступили в стадию всепоглощающей страсти к узнаванию и обладанию. Ведь это их самая-самая первая ночь, а они уже туда же – ругаться. Еще бы любоваться вовсю, успеют еще наругаться. Нет, ругаются. Ну-да, не мне их судить.
А может, дело в том, что они все-таки литературные герои и как таковые несколько гипертрофированы. Им же надо за то короткое время, что вы читаете этот роман, столько всего выразить, столько отразить и наметить! Да еще роман-то включает в себя описание всего одного дня и одной ночи. Это если б тысячи и одной ночи – другое дело, там места и времени полно. Или еще хлеще – лет пятьдесят бы охватить да всю их жизнь в вялотекущей динамике высветить. Туда бы и скандалов штук пятьсот-девятьсот вошло, и примирений на какой-нибудь десяток меньше, и еще всякой ерунды полтонны. Было бы где развернуться. А так как разворачиваться приходится в течение всего суток, то герои проявляют сознательность, идут, так сказать, навстречу автору и являют собой этаких компактных Машу и Колю, вмещающих в себя многое и сразу. Вот откуда их способность все обострять каждые полчаса. Пусть?
Конечно, пусть. Нам же только того и надо. К тому же, если брать пятидесятилетний отрезок, – на фик надо читать про каких-то бабушек и дедушек, которые постарели на наших глазах, а сами все работают продавщицами и философами, роняют кассы и себя головой об асфальт, исходят дряхлыми слезами и эрекциями, а потом еще по-старчески брюзжат друг на друга. То ли дело, когда всем этим занимаются молодые. Так что пусть занимаются, наше дело наблюдать.
И уже, кстати, пора. Потому что молодые полежали-полежали спина к спине, подулись-подулись минут пять, да и не выдержали – захотели общаться.
– Ладно, хрен с ними, с бабами твоими, – сказала Маша, – давай свою Вселенную.
Ишь, как ее швыряет, нашу Машу: то ей о делах сердечных доложи, то о состоянии дел во Вселенной. Сами разбирайтесь, дорогие читатели, какими тропками бродит ее мысль, я уже не справляюсь.
Коля подумал было наказать ее насупленным молчанием, но чистый интеллект возобладал, и Коля почти против своей воли оживился.
– А чего это вдруг? – проверил он прочность Машиного желания.
– Какой вдруг? Ты ж мне третий год в уши жужжишь: Вселенная, Вселенная… у меня уже уши, поди, как у слонихи, по полу волочатся.
– Я третий год?! Я?! Я таскаю твои уши по полу?!
– Да господи, шучу я так. Ясно? Шу-чу. А то щас начнет годы на десятилетия умножать… Говори: чего сказать-то хотел?
– А-а-а. Понял. Ну, смешно про уши по полу… Ты предупреждай, когда шутишь. А то я не готов оказался, думал, ты опять меня с кем-то идентифицировала.
– Чего я тебя сделала? Ты мне это брось. Я такими глупостями не занимаюсь, я девушка строгая насчет этого.
О боже ж ты мой! Маша! Коля! Да хватит уже!
Маша с Колей испугано дернулись и повернулись ко мне.
Хорош, говорю! Заколебали вы уже со своими ругачками! Не можете вы, что ли, спокойно поговорить без этих ваших докапываний?! Вот и докапываются, вот и докапываются! Все, стоп! Маша, ложись тихонечко, ручку под щечку, и слушай, что Коля тебе расскажет. Коля, не обращай внимания на ее реплики, отнесись серьезно к своей речи, говори. А будете опять не по делу в сторону уходить, перестану вас описывать, и живите, как хотите.
Маша с Колей переглянулись и опять захлопали на меня ресницами. Но ни слова против не сказали. Еще бы. Они, конечно, полноценные соавторы, но понимают, что пишу-то все-таки я, а не они. Маша послушно устроилась на подушке, ладошку под щечку, как и было велено. Коля, не получивший четких указаний, повертелся-поелозил и в итоге тоже пристроился на подушке, чуть тесня Машу и закинув одну руку за голову. Получился вполне сносный постельный философ. То-то.
Установились тишина и порядок. Хотя, честно говоря, одернуть-то я их одернул, но сильно при этом сомневался: а ну как не послушают, не поверят, что я такой грозный, плюнут и продолжат свои словесные извращения? Что мне тогда было бы делать? Нет, вариант есть, конечно: пропускать ругню, описывать только существенное. Но это вариант ущербный, потому что кто сказал, что ругня – это несущественно? И кто сказал, что то, что я считаю существенным, таковым на самом деле является? Если описывать только их мирные беседы, зная, что опускаешь целые блоки горячительных слов и идей, то разве картина будет полной? То есть сплошное белое без какого-либо черного? Сами понимаете, так не бывает. Поэтому хотелось, чтобы ничто не оставалось за рамками, но то, что в эти рамки вошло, не состояло бы из превалирующего черного, а хотя бы перемежалось с белым в равных пропорциях. А то, повторюсь, заколебали!
Ну, беседуйте теперь. Давай, Коля, свою теорию. Читатели уже так, наверное, заинтригованы ей, что если ты еще немножко затянешь, они тебя в клочки порвут, а вместе с тобой и всю книгу. Читатель – он ведь терпеливый только до определенной степени, а потом начинает буйствовать: чертыхаться, книги расшвыривать, рычать низким голосом, а когда и матернуться не применет. Горячий, словом, читатель, вдумчивый. Не любит, когда вдуматься не во что. Так что, давай, Коля, жги.
Коля скромно кашлянул, сомнительно косясь в мою сторону. Маша не кашлянула и даже не покосилась, но тоже как-то напряженно покоилась на своей ладошке, как будто у нее там гвоздик, а выбросить не решается. Ну ладно, ладно – удаляюсь на комфортное для вас расстояние. Давайте, продолжайте жить без оглядок.
Еще минут пять прошло в полной тишине. Маша с Колей прислушивались, прищуривались, но я хорошо спрятался, по-честному. Тогда, восстановив душевное равновесие, чему способствовало еще и Машино полное молчание, Коля выдал. И то, что он выдал, заслуживает отдельной главы с заголовком. Так.
9 Колина теория Вселенной
– Во время своей речи, Маша, я буду время от времени тебя о чем-нибудь спрашивать. Но знай: ты не обязана отвечать. Это я так буду… для поддержания тонуса, что ли. Нет, если хочешь, конечно, можешь ответить, но только недолго, ладно?
Маша промолчала.
Маша промолчала.
– Отсюда проистекают несколько коренных делений. И первое из них – деление на мужчин и женщин. То есть, если бы один человек за время своей жизни мог решить для Вселенной все ее задачки, то, может быть, и не потребовалось бы пресловутого продолжения рода. Но это невозможно, поскольку каждый новый думатель начинает практически с нуля. Сначала он задает себе те же вопросы, которые задавал его предшественник, потом он начинает изучать опыт предшественников, потом он, может быть, делает малюсенький шажок вперед. Поэтому необходимо много-много лет и много-много человеков, чтобы потихоньку двигаться вперед в познании. Необходимо воспроизведение рода. И вот оно первое деление: как бы это грубо не звучало, но мужчины созданы, чтобы думать о Вселенной, а женщины – чтобы воспроизводить думателей. И это, Маша, самое главное, самое коренное, самое подспудное, самое определяющее отличие мужчин от женщин. Поэтому для вас главное, заложенное в вас изначально, незыблемо и во веки веков – родить ребенка. Даже если сознанием вы думаете что-то другое, воображаете, что равны мужчинам и прочая чушь, на самом деле этим, рождением ребенка, исчерпывается ваша роль, ваше значение для Вселенной. Думать о себе она предоставляет мужчинам. И если спроецировать этот расклад на нашу ежедневную жизнь, то многие вещи становятся не просто понятными, но кристально понятными. Примеры приводить не буду, все это прослеживается повсюду и ежедневно. А если ты посмотришь на беременную женщину, на то как она отрешена, светла, возвышена и погружена в себя, в осознание того, что она выполняет свою главную функцию на Земле, более того – во Вселенной, ты поймешь, почему она так счастлива. Она как часть Вселенной отвечает своему предназначению – это и есть единственная причина ее вселенского – именно вселенского, во всей полноте смысла – счастья.
Коля, сам того не замечая, говорил уже несколько свысока. Маша молчала.
– Пойдем дальше. Пойдем? Правильно, пойдем. Не следует думать, что всякий мужчина думает о Вселенной. Здесь, как в пчелиной или муравьиной семье, существует вполне определенное распределение функций. По-человечьи это называется классы. Кто-то создает материальные ценности, кто-то прильнул к микроскопу, чтобы помочь первым создавать материальные ценности более продуктивно, кто-то пытается вывести из этого какие-то законы, чтобы создать некую стройность и порядок при создании материальных, опять же, ценностей, кто-то за всем этим следит и объясняет, а кто-то попросту воспроизводит мир посредством искусств. Но все это части одного целого, и одно не могло бы существовать без другого. Цель же у всего этого процесса – вернемся к основному тезису – будучи частью Вселенной, помочь ей понять себя. Вот почему для женщины главное – семья, для мужчины – его дело. Словом, вы рожаете детей, мы ищем истины. Только такой расклад объясняет и оправдывает нашу жизнь, только за этим мы и нужны все той же нашей матери – Вселенной. В целом понятно? Маша?
А Маша плакала.
10 «О боже! Влюбилась, что ли?!» – подумал Коля. Впрочем, может быть, он этого и не подумал. Ведь мы же договаривались не лазить в его голову, так что, откуда нам знать, подумал он так или нет. Оставим это на его совести.
А вообще, замечено, что последний показатель того, что девушка влюбилась, это когда она слушает парня, слушает, смотрит на него, смотрит и вдруг ни с того, ни с сего – в слезы. Но это только так кажется, что ни с того, ни с сего. На самом деле все логично: пока она его слушает, она вдруг понимает, что любит это странное существо. Ну или не странное, а прекрасное. Или сильное. Или стильное. Короче, не важно. Главное, что любимое отныне существо. Поэтому, как только девушка расплачется при вас без причины, делайте выводы. А дальше – по ситуации. Либо женитесь, либо бегите.
– Маша… ты чего? Этого, как его… чего я такого сказал-то? Я ж никуда не имел в виду, чтобы этого, как его… Может, воды принести? Или вина лучше? Точно, давай вина принесу! Вино, оно того, этого, как его…
– Жрать хочу! – с нажимом сказала Маша, с нажимом же вытирая глаза. – Чего разлегся, дитя Вселенной? Не слышишь, что ли, призывов голодной девушки? Давай мухой на кухню, и пока я дотудова плавно дойду, чтобы еда была на столе!
– А какая еда? – вскакивая, спросил Коля. – У меня нет еды с собой… Я только вино купил, извини…
– Какая еда? – Пищевая! В холодильник догадайся заглянуть, помороженный.
– Что ж ты так холодильник-то запустила, – бормотал под нос Коля, одеваясь суетливо, но радостно оттого, что Маша больше не плачет, а нормально для нее разговаривает. – Размораживать же надо иногда.
– Да не холодильник помороженный, это ты помороженный! Лежишь, как лежанка, когда у изголодавшихся девушек все нутро бурлит от истощения!
– А, это у тебя нутро гудит, а я думал, это соседи храпят.
– Это ты у меня щас захрапишь, как конь неоседланный, если через пять минут хотя бы яичницы не будет на столе!
– Будет, будет яичница. Прямо даже с яйцами, вот увидишь. Тут я шустрый, – с глупой улыбкой сказал Коля и улетел на кухню.
Маша с разворотом потянулась, чего-то длительно промычав и булькнув еще пару раз желудком.
– Э-эх, хорошоммммммммммм! А что, он полезный к тому же. Яйца умеет среди ночи жарить, – блажено шамкала она. – Да и вообще… С другой стороны, еще посмотреть надо, что за яичница получится. А вдруг омлет?
Хотел я было тут спросить, о чем наша героиня плакала, да как-то передумал. Побоялся сглазить – если и вправду влюбилась. А если на Колину философскую картину мира обиделась, то такой спрос чреват, при Машиной-то вспыльчивости и непредсказуемости. Понаговорит такого, что ни в каком трактате не пропечатаешь. Оно, может, и нужно бы для расширения фольклорных познаний, но для нашей книги избыточно. Такое надо в специальной литературе печатать, для узкого круга нетушующихся специалистов, стойких к крепким словечкам. Причем, ограниченным тиражом, чтобы не расходилось по стране, не портило детей.
А вообще-то, дорогие читатели, лукавлю я. Спросил я втайне от вас. И даже ответ получил. Но не скажу какой. Потому что слово дал Маше. Она только на этом условии и ответила. Я попытался было усовестить ее: мол, как же так, мол, для читателей же пишем, они имеют право знать почти все о своей любимой героине… Даже, как видите, лесть вставил про любимую героиню. Ничего не помогло. Никаким шантажом ее не проймешь. Говорит, мол, почти все – это еще не все. Они, говорит, и так столько много про меня знают, сколько я сама не знаю. Пусть, говорит, хоть что-то сокровенное останется. А читатели, говорит, не такие дураки, как некоторые, сами разберутся.
Коля тем временем в перевозбужденном (в питательном смысле, не в сексуальном) состоянии метался от холодильника к плите и обратно. Он решил приготовить не просто какую-то яичницу, а прямо-таки звезду всех яичниц мира. Он даже загадал, что если удастся поразить Машу в самый что ни на есть желудок, поразить необычностью кулинарного прочтения обычных вроде бы вещей, то… хотел он было подумать «женюсь», но как-то заробел в последний момент и подумал «все будет хорошо». Что будет хорошо и каких областей это «хорошо» коснется, Коля уточнять не стал даже для себя.
Коля мелко покрошил луковицу и пожарил ее. Коля взял малюсенький помидор, мелко покрошил и поджарил его. Коля взял пальчик чеснока, мелко покрошил и пожарил его. Коля взял четыре яйца, разбил их в кружку, посолил, поперчил и взболтал их. Коля добавил в них чуть сметаны, чуть майонеза и порошок из каких-то хмелей-сунелей и вновь взболтал все. Коля вылил эту смесь на прожаренные уже предыдущие ингредиенты. Коля нарезал чуть-чуть ветчины тонкими полосочками и живописно раскидал их по шкворчащей массе. Коля мелким бесом покрошил зеленый лук и не менее живописно раскидал его по почти готовой яичнице. Коля подождал полминутки и, вспомнив, что он сегодня немного гусар, торжественно, с гордо отведенной вбок головой, выключил плиту.
И замер. Вот как стоял, так и замер. И причины для этого не было никакой. Он бессмысленно и пристально смотрел на доходящую яичницу и не двигался. Прошло минуты три. Коля поднял голову, посмотрел в окно, тяжело вздохнул и опустился на близстоящую табуретку. Потом опустил руки между коленей, потом опустил голову между плеч. И снова замер.
Не забудем, что была ночь. Не забудем также, что окна Машиной кухни выходили во двор, следовательно, воцарившуюся в кухне тишину не нарушал ни шум моторов, ни грохот трамваев, ни какая-либо возня детворы, к счастью не орущей на игровых площадках хотя бы ночью. Не забудем и того, что Коля был философом. Короче говоря, все располагало к раздумьям. И Коля задумался.
Жаль, что нам по уговору не дано знать, о чем он думал. Жаль, что мы не сможем проследить, насколько глубоко простирались эти его раздумья. Не жаль только, что подслушивать нам не возбраняется. И подслушали мы с вами вот что:
– Ну и что? – тихонечко, даже не под нос, а как-то вглубь своего носа сказал Коля. – Что теперь будет? Это, что ли, и есть то самое? Та самая? Она, что ли?
Коля рассматривал собственные ладошки, как будто в них прям чего-то интересное было, как будто он читать умел по линиям на них, как будто он сам себе прям гадалка какая-то. Ничего он не умел никакие линии нисколько читать. Я бы сказал, конечно, что взгляд у него был, как у тупого осла, но… философ все же. Неудобно как-то. Хотя что-то в его взгляде было именно от осла и именно от тупого.
Прошло еще несколько минут. Коля еще раз вздохнул, ничего, по всей видимости, не решив, поднялся и медленно побрел в комнату. В дверном проеме он остановился, но уже далеко не как гусар, или, может быть, и как гусар, но очень усталый и унылый гусар, резко и шумно вдохнул и решительно сказал на выдохе:
– Это… как его… Маш, а Маш? Айда, что ли. Готово питание-то.
Смотрел он при этом почему-то в окно, а не на кровать. Подождав немного, буквально минуты три, не больше, он добавил совсем уж отчаянно:
– Даже не питание, а пир целый…
Зря он, кстати, не смотрел на кровать-то. А то увидел бы, что Маша… спит! Вот так оно случается, дорогие мои читатели: пока кто-то готовит пир среди ночи, кто-то другой, отправивший, между прочим, этого первого кого-то на кухню именно для приготовления пира, берет и засыпает. Эх, хорошомммммммм!
11 И тогда Коля сделал странную для нашего романа вещь: он съел всю яичницу, допил все вино, постоял немного над спящей Машей, почесывая свое прославленное уже пузо и… ушел. Да, банально оделся и банально ушел домой. Да такая чудовищная вещь странна даже не только для нашего романа, а и вообще для какого-либо романа… хотя нет, не для какого-либо – в иных романах только и делают, что приходят и уходят, прибегают и убегают, прячутся и ищут, словом, только и делают что суетятся. Но все равно – каков Коля-то! По отношению к нам – писателям, читателям – это просто называется: манкирование, никак не меньше!
Ну и вот как с такими героями быть? Ничего еще не прояснилось, никаких решений еще не принято, про женщин своих так он и не рассказал, нынешнюю женщину оставил во власти Морфея, про Вселенную начал да не закончил, и – домой? Что он себе воображает? Что я за него буду тут домысливать, досказывать? Банан с редькой!Попытаемся, что ли, разобраться в его поступке? Поищем комплексы, мотивы, обоснования? Оправдаем? Или осудим? Или проследим за ним на дороге домой? Может, мол, буркнет чего, из чего станет ясно, что он имел в виду, бросая Машу и читателей среди ночи. Кишкитыр ему! Тоже мне, цаца безответственная!
Тогда как же быть? Заканчивать роман на этой самой середине ночи, когда не все еще доведено до логического конца, то есть до утра? Прям вот так взять и бросить Машу?!
А что… может быть, это лучший вариант. Кто его знает, что было бы утром, если бы они до него добрались вместе. Кто его знает, что там зрело в Колиной голове. Кто знает, в каком расположении духа проснулась бы Маша. Кто знает…
Да никто не знает. И мы с вами не узнаем. Потому что, как мне ни горько расставаться со своей любимой Машей и с Колей, но роман этот заканчивается, и ничего с этим поделать нельзя. Можно, конечно, писать и дальше, и тогда мы узнаем, как развивалась жизнь наших героев дальше, но – зачем? И так ведь хорошо?
Так.
© Геннадий Аминов