В какой-то момент ты оказываешься в центре круга, нарисованного на песке, и у тебя есть выбор: терпеть или отказаться.
При этом неважно, нарисовал ли круг ты сам или он был начерчен помимо твоей воли. Неважно даже, был ли обведен уже лежащий ты или сначала ты дополз до точки и замер, а потом линия замкнулась.
Важно, что есть круг, есть ты и есть выбор.
Ты, конечно же, знал, что даже самый плавный и мягкий песок состоит из отдельных неровных и колючих песчинок. Ты был готов к этому, надеясь, что они тем не менее всегда будут составлять одно теплое и ласковое целое. Какое-то время так оно и было. Пока ты не оказался в самом центре круга.
Здесь все стало как-то неуловимо меняться. Только что ты лежал на мягком и податливом, но вот одна песчинка обособилась, чуть перекатилась и дала понять, что на самом деле у нее довольно резкие края. Ты в недоумении рассматриваешь ее пристальней и убеждаешься, что да - она может колоть. И колет. Но что такое укол одной очень маленькой песчинки для большого тебя? Остальные-то пока еще едины и мягки. Ты тут же забываешь об этой мелкой досаде.
И все бы ничего, так можно было бы проигнорировать каждую песчинку. Ведь поодиночке они почти незаметны и теряются во времени. Но в том-то и дело, что время есть, и в центре круга, нарисованного на песке, время другое, оно заставляет считать и считаться с каждой песчинкой.
Ты знал, что рано или поздно окажешься здесь. Ты, может быть, не был уверен, предоставится ли тебе выбор, но то, что этот круг не миновать никому, ты знал. Ты даже каким-то образом прорисовывал эту картину с собой в центре круга, пытался угадать варианты, просчитать свое поведение. Словом, ты готовил себя к тому, чего заранее знать нельзя. Это правильно, почти неизбежно, но бесполезно. Бесполезен не сам процесс подготовки, он-то как раз таки является весьма достойным делом, бесполезны все заготовки. Они пропадут втуне, потому что, как уже было сказано, в центре круга время другое. Здесь то, что казалось тебе, например, смелостью, превратится в линию на песке, довольно глубокую и довольно заметную, но все же это будет всего лишь линия. А какой прок от линии, когда тебе предстоит сделать самый главный выбор - терпеть или отказаться? Какой прок от всех линий, будь они хоть самопожертвованием, хоть мужеством, хоть благородством, если они всего лишь линии на песке?
Ты не найдешь здесь людей. Ни одного человека, даже самого близкого. Ты будешь знать, что они есть, что по крайней мере есть их следы на песке, но они где-то там, вне круга - и люди, и следы. В круге ты абсолютно один. И это есть как большая трудность, так и, в некотором смысле, большое облегчение. Трудность в том, что нарушен привычный ход вещей: твое решение никаким образом не зависит ни от кого, кроме тебя. Согласитесь, так очень редко бывает в обычной жизни, если вообще бывает. В ежедневности мы так или иначе учитываем других. Здесь никого учитывать не надо, да и не хочется, это совершенно лишнее, неуместное, нечто инородное, когда лежишь в центре круга. Облегчение же в том, что твоя абсолютная честность в принятии решения и не влияет ни на кого. Хотя, если поменять сути трудности и облегчения местами, то это тоже будет верно. Расклад определяет лишь один человек - ты. И расклад не выбирается. Он предварительно проживается, то есть полностью зависит от того, каким ты жил до того, как оказался в круге на песке.
А песчинки между тем начинают заостряться. Их резкость и твердость не были заметны, пока они были единым целым, а главное - пока ты был единым целым. Но особое время внутри круга раскладывает и тебя на мелкие, очень мелкие частицы. И каждая из них обретает дополнительную тяжесть, сильнее тянется вниз. Поэтому здесь невозможно стоять, здесь все лежа, только лежа. Даже если ты вошел в круг в полный рост, пока доберешься до центра, все равно ляжешь. Слишком много частиц, слишком тяжела каждая из них. Ты стекаешь к Земле. Ты прижимаешься к песку. Но еще не сливаешься с ним. Потому что выбор по-прежнему за тобой - удержаться или слиться.
Ты думал, что плавен и кругл в каждой своей черте, а при ближайшем рассмотрении оказалось, что ты, как и песок, резок и остр. И каждая острая песчинка трется о каждую твою острую частицу. И тебе больно. Не так больно, как если бы тебя кололи гвоздем, пусть даже и во многих местах одновременно, а больно повсюду и сразу. Ты весь - боль. Не острая и резкая, а постоянная и унылая. Бесполезно пробовать поменять позу в поисках хотя бы временного прекращения боли. Тяжесть слишком велика, площадь соприкосновения слишком обширна, и с каждой новой являющей свою резкость частицей тебе все больней. Но мучает не сама боль, а ее неуклонно нарастающая унылость. С болью так или иначе свыкаешься, а вот унылость ее приводит даже не в уныние, а в тихое, беспросветное отчаяние. И когда отчаяние становится всеобъемлющим, ты уже жаждешь возможности выбрать.
Трудность выбора заключается не в том, чтобы остановиться на одном из двух вариантов (в чем присутствует некая произвольность), а в том, чтобы понять, настолько ли ты устал, чтобы поддаться течению нового времени и уйти вместе с ним в песок, надеясь найти там избавление от безграничной, какой-то вселенской усталости, или же в тебе достаточно сил, чтобы перебороть отчаяние и усталость - достаточно даже не сил, а желаний. Не желания перебороть, а именно желаний, жизненных желаний - вернуться к людям, к отношениям с ними, к суетным потребностям и надеждам, к ежедневной борьбе с бытовыми неурядицами, к этим постоянным "хочу, надо, должен, могу, смею". Погружение в песок кажется таким быстрым и избавляющим, возвращение же - таким пустым и ненужным.
В какой-то момент, когда еще ничего не решено, посещает странное неверие: не верится, что если ты вернешься, что само по себе вполне еще вероятно, то тебе могут опять быть интересны житейские мелочи - что ты будешь вдохновляться какими-то идеями, к чему-то устремляться, радоваться шуткам, событиям, победам, людям. Все это кажется таким далеким и незначительным. Ты искренне пытаешься вспомнить хоть что-то, еще вчера, до попадания в круг представлявшееся очень важным, что призывало тебя к активной жизни, требовало преодоления и несло ожидание радости. Ты помнишь, что такие вещи были, что они держали тебя на плаву, что из них и складывалась жизнь. Но сейчас ни одна из них не кажется тебе не только имеющей хоть малейшее значение, но даже заслуживающей того, чтобы четко вспомнить ее. Все пустое.
Но что-то все-таки не дает тебе окончательно склониться в сторону песка времени. Ты, собственно, и так уже склонён к нему, слит с ним, он весь в тебе, а ты весь в нем, вы переплелись, но утечь с ним, провалиться в него ты все-таки еще не решил. Если бы кто-то спросил, что ты выбираешь, ты бы без колебаний ответил: песок. Но никто не спрашивает. Тебе больно, тебя смертельно томит ожидание, а пуще самого ожидания томит то, что ты не знаешь, сколько оно продлится. Все подвисло в горячем воздухе и не движется. Перекатываются только песчинки - вокруг своей оси; перекатываются только частицы тебя - вокруг своей оси. В остальном движения нет. Но никто ничего не спрашивает. Сколько, сколько, сколько еще это будет тянуться?
Если бы ты мог сам принять и осуществить решение... Но почему-то такого выбора тебе не предоставлено. От тебя ждут только принятия, осуществление не в твоей власти. И здесь имеет место вообще странная вещь: тебе кажется, что ты уже решил, но от тебя по-прежнему чего-то ждут. Да ты и сам чувствуешь, что решение какое-то неокончательное. Чего-то не хватает. Ты готов уйти с песком, но пауза все длится, ты никуда не уходишь. Как это томит!
И потом - а кто ждет-то? Вокруг ни души. Пустыня, светлое небо, круг на песке, ты в его центре. Пустыня безгранична, светлое небо - более чем безгранично. Вот в нем кто-то или что-то есть. Ты не столько видишь (поскольку давно уже лежишь с закрытыми глазами, лицом в песок), сколько чувствуешь, что оно простирается так далеко, что не хватит даже восьми воображений представить насколько. При этом оно не темнеет по мере удаления, оно и в самой дальней дали все так же светло и несколько дымчато. И в нем кто-то есть. Их много, очень много, но они нисколько не нарушают дымчатой прозрачности неба. Тебе кажется, что ты видишь даже не призраки их светлых теней, а отражение колыханий намеков на призраки светлых теней. В них нет никаких эмоций, эмоции не из их мира. Но именно от них, по крайней мере так кажется, исходит ожидание. А скорее, даже и не ожидание. Похоже, они просто наблюдают. И еще есть ощущение, что они не сиюминутны, что они всегда в этом небе.
А ты лежишь в центре круга на песке и тебе плохо, очень плохо. И решения нет. Ты ли его недопринял, или они не приняли твое недопринятое решение? Но как еще ты должен его допринять? Ты ко всему готов, разве этого недостаточно? Почему же ничего не происходит?!
Ну хорошо же! В тебе вспыхивают остатки былой вредности, упорства, силы. Ты сжимаешь кулаки, стараясь раздавить песок, оказавшийся под руками, чтобы почувствовать, что твои действия имеют влияние, значение, что твои действия действенны. Ты царапаешься в сторону границы круга, ты пытаешься сбросить оцепенение, напрячь каждую свою частицу, силишься придать себе направление. Ведь вот она линия, очертившая тебя, если хорошенько напрячься, ты доскребешь себя до нее, уцепишься за нее, сотрешь или притянешь ее или переползешь за нее. Твоя цель - любым способом избавиться от этого томительного ожидания непонятно чего. Ты силишься и силишься и силишься. Но все пустое... Ты действуешь, но ничто не меняется. Ни одно твое движение не влияет ни на что. Пальцы сжимаются, но ничего не сжимают. Ты движешься, но движения нет. Ты весь действенен, но это ни на что не действует. Все пустое.
И тогда из твоих глаз вытекают слезы. Сначала ты их даже не замечаешь, потому что плакать не собирался, но потом понимаешь, что уже плачешь. И вдруг все приходит в движение. Ты чувствуешь, что песчинки сдвигаются от движения твоих пальцев. Ты сжимаешь кулак и песок выдавливается из него. Ты поднимаешь голову и светлое небо отзывается легким колыханием и начинает синеть. Ты смотришь на линии на песке и они перестают быть просто линиями, они разрастаются во что-то, что выходит за пределы нарисованного на песке круга, обретают какие-то еще не определенные тобой, но явно не линейные свойства. Ты озираешься вокруг и пустыня начинает наполняться сначала тихим гулом, потом серыми пятнами, затем слышен отчетливый звук - ты его еще не опознал, но точно знаешь, что это что-то очень простое, земное, знакомое. Ты смотришь вниз - а круга, нарисованного на песке уже нет! Песок еще, кажется, есть, а круга уже нет. Да и песок уже... да песок ли это? Нет. Уже нет. И тебя зовут по имени, с вопросительной интонацией: "Гена? Ты меня слышишь?" И ты слышишь!
"Не надо плакать". Как не надо? Как же не надо?! Надо, надо, надо! Это так здорово - плакать и чувствовать, что слезы текут по твоим щекам и что ты можешь вытереть их. Они еще вытекут, а ты еще вытрешь. Как же это здорово! Как же это живо! Как здорово!
------------
А потом, потом, потом, когда вновь будешь весь состоять из "хочу, надо, должен, могу, смею", у тебя лишь изредка, где-то на грани сна и реальности, будет всплывать вопрос: ты выбрал или за тебя выбрали? И будет на мгновение выплывать из светлого дымчатого неба круг на песке. И ты будешь плыть, плыть, плыть... В нем? К нему? От него? Для него?
© Геннадий Аминов 22.03.2012