Всяка минута не есть прожитая напрасно,
Ежели в ней узнаванию место сыскалось.
Штук заковыристых, тайных, к поведанью требных
В жизни богато рассыпано – знай умиляйся.
Прочая милости матушки нашей Природы:
Пуще намазанной медом малины люблю я
Девы ядреной познать сокровенность благую.
В пору цветенья – которых, сказать будет к слову,
Ладная дева к трем сотням за год набирает
(Где уж там ягодам с их одиночным созревом) –
В пору цветенья девица – само сладострастье!
Как она глянет! да плечиком как заповодит!
Бровкой сыграет! да изнутря вся заволнится!
Так и растаял бы: вот тебе, лебедь, озёрко –
Хошь проскользи, хошь ныряй, хошь крылами похлопай.
Э, да чего там хитрить, сослагать наклоненья!
Так я и таял пред ними, и таю, и буду,
Ибо не ведаю боле манящей услады,
Чем обымать необъятное непреходимо!
Спросите вы, почему же оно необъятно?
Да потому, что познанью – ни дна, ни покрышки:
Сколь бы ни были мотивы пичужьи знакомы,
Ежли милы они сердцу – всегда будут внове.
Как защебечет-зальется такая вот птичка,
Как ее глазки закатятся неподконтрольно,
Так и покажется: жизнь – это лишь напускное, –
Вот она сущность, бессмертной души отголосок!
Так что не знаю, чего пифагоры снискали,
Катетом строгим весь мир подравняв по линейке,
Я же познаний конечных иметь не желаю,
Только б ядреные девы не переводились.