Прекрасна в утреннем угаре
Природа, вставшая со сна,
Когда в нутрях у каждой твари
Бурчит локальная весна!

Словно Эдгар По над томом
Древних, но могучих тайн,
В тишине ночного дома
Я клонюсь к пустым листам.

Всё в ожидании рассвета;
Багровым набухает светом
К холму прилипший сгусток тьмы,
Туманы, сизые дымы
Еще с тенями вперемешку
Ползут как будто бы неспешно,

Жил да был в одной деревне
Простой мужик Иван.
Была у него корова, домишко,
Жена да детишки, –
Все как у всех,
Курам на смех.
Жили небогато,
Куску хлеба рады,
Щи лаптем хлебали,
Да ими же и запивали.

Синеет дядька одинокий
В тумане празднично-хмельном!..
Что ищет он в напитке горьком?
О чем икнул он за столом?

Давали бал. Уж кто – не знаю, я не был приглашен. Хотя, конечно, все равно пришел. Съезжались гости. За беседой, с шампанским наотлете, ждали королеву. Играл оркестр. Танцующих, однако, было трое: хромой солдат, в годах, в расстегнутом мундире, кружащий с белой палочкой в одной и начатой бутылкой в правой, одетой в черное руке; девица странного сложенья, при повороте головы моргающая нервно глазом, в котором каждую минуту копилась желтая слеза; слезу учтиво растирал платочком кавалер ее (и "Голубой Подвязки"); и без того высокий свой ботфорт он то и дело вскидывал к всеобщему смятенью так высоко, что некоторых дам мужья забрали с бала и, втащив в кареты, побили крепко, чтоб неповадно было им шаренки вылуплять на то исподнее, что открывалось дерзким взорам при каждом взбрыке мощного танцора.

Дело стало осенью,
Лица стали с просинью,
То ль в них небо отразилось,
То ли от какой другой штуки:
Может от удушия,
Можь, похолодало,
Может, водку кушали
Не ту, которая государственная, а паленую.

Всякому зверю бывает грустно,
Тем более человеку,
Если, скажем, в желудке пусто
Или упал с балкона.