Ах, какой праздник мы с вами пропустили – Всемирный день по борьбе с опустыниванием и засухой! Не заметили, не возрадовались коллективно, не вышли на улицы с флагами и лейками. Жаль.
Насчет выйти на улицу по зову сердца мы с вами вообще не самый выдающийся народ. Вспомнить хотя бы первую в истории победу российского теннисиста на турнире Большого шлема – на Уимблдоне. Прилетел сразу после нее Кафельников в Шереметьево, вышел из самолета – у трапа никого. Вошел внутрь – а там один корреспондент с одной камерой: как, мол, вы себя чувствуете? А Кафельников тащит за собой огромную сумку на колесиках и сиротливо озирается вокруг. И вспоминает, наверное, кадры хроники, обошедшей весь мир, на которых восхищенная Германия встречает своего героя – Бориса Беккера, который раньше выиграл тот же самый турнир: народ забил улицы, по которым следует национальный герой, – герой, никак не меньше! – народ высовывается из окон, летят цветы, звучат песни и речи, а все немцы, не оказавшиеся в нужном месте в нужный час, плачут у телевизоров и целуют экраны. И еще раз оглядывается Кафельников вокруг – а может, ловко спрятались толпы российского народа, сюрприз готовят? Но нет, не спрятались, не готовят. Спят мирно у телевизоров. Выиграл? Молодец. Впервые в истории? Поздравляем. Но завтра на работу, не до Вимбильдонов.Да... так вот – о борьбе с опустыниванием и засухой. Побороться мы, в общем-то, не против, даже методы знаем: выслать вперед боевой авангард в лице бабушек и дедушек, которые хорошо помнят, как это делается, – они наведут шухеру. Но посылать родных бабушек на битву с непонятным опустыниванием – это как-то слишком. У нас и своих, серьезных, проблем хватает. С опустыниванием пусть сражаются жители пустынь, если кто-то имеет дурость там жить. От нас же пустыни пока еще, слава богу, далеко. Чего с ними, чужеродными, бороться? Засуха – та, конечно, поактуальней, но только в своей российской разновидности, называемой сушняк. А с этим злом все способы борьбы давно известны, нечего ради них на улицах толпиться, нутро даром выворачивать. Ведь выворачивание нутра в связи с сушняком – дело скорее интимное, чем общественное.
И вообще, что они там себе позволяют, в этих всемирных центрах изобретения праздников?! Кто им сказал, что борьба с пустынями должна быть выделена в отдельный день, да еще всемирный, но нам при этом выходной почему-то даваться не должен? Зачем они разжигают чувство неполноценности в нашем народе? Да, у нас нет всех этих наступающих барханов и зыбких песков, ну и что? Значит ли это, что нас надо жестоко лишать законного красного дня календаря? А не даете отдохнуть – фиг вам тогда, а не борьбу. Боритесь сами, а мы отсюда, из таежных зарослей, поусмехаемся над вами, посмотрим, как вы чихаете и щуритесь под напором суховея.С другой стороны, странно как-то – они ведь на самом деле борются, чего-то устраивают, что-то доказывают властям. Мы по революционной привычке считаем себя самым пролетарским, самым баррикадным и сознательным народом, а оказывается, что это французские студенты маршируют по улицам Парижа с плакатами против понижения стипендии, что это итальянские рабочие устраивают забастовки против сокращения штата какого-нибудь некрупного завода, что это испанские пролетарии публично не согласны с правительством по ряду вопросов. И правительства вынуждены прислушиваться, реагировать, подстраиваться. Даже первомайские демонстрации носят искренний и многолюдный характер там, на Западе. А у нас, кроме страшно далеких от народа шахтеров с их шумными касками, и вспомнить нечего в новейшей истории. Да и шахтеров как-то неловко вспоминать – все от них отвернулись, ничего они толком не добились. Наш бунт, должный по определению быть бессмысленным и жестоким, ограничивается бессмысленностями, высказанными друг другу на кухнях, и жестокостью по отношению к членам семьи. Побурчим, побурчим и сходимся на том, что это в древней истории государство было аппаратом насилия, а в нынешней оно – просто аппарат, ну в крайнем случае – аппарат реформ. В целом же, дела государственные мы отдаем на откуп людям государственным, большим, должностным, как будто сами мы вне-государственные, посторонние какие-то. Пусть они и принимают странные (от слова «страна») решения, ведь эти решения касаются страны, а не нас с вами. Словом, «жираф большой, ему видней», а если случаются перегибы на местах, то тоже есть готовая историческая формула отношения к этому: «царь-батюшка добрый, просто не успевает за всем следить».
В смысле побурчать, кстати, день борьбы с опустыниванием и засухой был бы очень удобен: возмущайся хоть до икоты – начальство тебе ни слова не скажет, если, конечно, разберется, что ты не против него выступал, а против какой-то отдаленной абстракции. Казалось бы, вот он шанс проявить буйность своего национального характера, намалевать что-нибудь этакое, что-нибудь откровенно злобное на плакате и ткнуть им... Куда бы им ткнуть-то? Тут надо осторожно, без личностей. Например, так: «дерьмократы довели страну!», а еще лучше так: «дерьмократы довели пустыню!» И пусть потом, если что, компетентные органы разбираются, кто такие дерьмократы, до чего они довели пустыню. А только ничего они разбираться не будут, потому что, к счастью, – вот как повезло-то! – у нас нет компетентных органов, охраняющих интересы пустыни. А значит, все высказанные нелицеприятности сойдут с рук. Все довольны: и ты повозмущался, душу отвел, и власть не против. Вот прям как я сейчас: вроде и побурчал, и овцы целы. Тишина и покой в государстве. А тишина и покой и есть стабильность. Так что, дорогие горожане, продолжаем обеспечивать стабильность – сидим у телевизоров, помалкиваем. И шут с ними, с пустынями и засухами. Вот еще, маяться.
© Геннадий Аминов 2005