Исторический фельетон
Нонеча, робяты, опять сказ буду вести про барина нашего – Евгения Матвеича. Вот был вельможа так вельможа! Шоб там о насущном каком задуматься – ни-ни! Токмо об удовольствиях да о прелестях пекся, и уж тута утруждал себя до изнанки.
Он как говорил? В удовольствиях, говорит, Петюня (это он меня так кликал), заглавная вешчь – деньги. Ты, говорит, разуму унылого, плачевного, деньгов сроду не имел и не предвидишь, потому слушай, как делать надо, шоб они всегда были или будто бы есть. С уважением он ко мне, значит, с шуткой-де – деньгам холопа учит. Игра у него такая была: любил на досуге всех дураками делать. Так, Петюня, шоб их тратить, их надо что? Правильно – поиметь. Вот ты, говорит, с этим целем и входишь в банк. Ну, робятки… это я-то в банк. Я как слово-то это услыхал, так и прослезился от натуги. А он говорит, Евгений Матвеич-то: чего хнычешь, дурындей, али кредит вертать пришел? Нет, кричит, ты, сальная башка, напротив – стребовать его пришел! Я?! Стребовать?! Тут у меня и коленки ослабли, дрожь дали. Там же все при галстуках, лютые, волками за свое грызть станут, как с их стребовашь? Гляжу на барина нашего жалостно, думаю просить, шоб выпорол лучше, чем в банк играть. А он свое гнет: а ну-к, кричит, соколиный гляд изобразь! А как его изобразишь, коль по жизни мухой зудил? А ты, говорит, представь, что у тебя полны карманы мильенов – пять у тебя там напхато, нет – восемь! А токмо ты не хошь свои мильены тратить, а хошь чужого добра оттяпать – так, мол, у деловых людей ведется, для того, мол, и кредиты задуматы. Уф, робяты… захотел я представить, шоб в моем кармане не то что мильен, а хотя сотенка приластилась… да так явственно ее, родемую, представил – ажно в пот бросило! А барин прищурился на меня и говорит: это ты чего, вшу промеж колен зажал? Да крупну, видать, – аж присел. Дык отпусти ее, а то покуда бока ей мнешь, все кредиты другим раздадут. Да-а, говорит, в банк ты не ходок, там присевших не любят… да и взгляд у тебя не соколиный, а комариный какой-то, прихлопнутый... Ну ладно, попробовам, говорит, голос зычный с тебя вынуть, будто ты в ресторанте кутишь. А сам улыбается хитро.
Ну, чую, робяты, пытка похлеще мильена в кармане представленного. Я ж отродясь ни на кого крупней жены не гавкал, ну на кабачника могу ша возвысить. А тут, видать, при самом Евгении Матвеиче звуки изображать придется, да важные, чать, захочет. Я вторично задумал порку выпросить, уже и рот зачал открывать, а он как рявкнет: кудыть губы поплыли?! Плакать вздумал али соплей подавился?! Ресторанщики, мол, не любят, когда соплями давятся. Они-де любят, когда на них грозно покрикивают. Ну-к, говорит, дай мне низкую ноту. Ну я с испугу, что на барина низко загудеть надо, так и икнул с выражением. О-о-о! – говорит, да ты, Петюня, с амбицием парень-то! Эдак-то, мол, не всякий вельможа рыкнуть может! С такой-то задаткой, коли так справно да густо булькать будешь, мы с тебя, говорит, вполне состоятельного гуляку сделаем. Теперь, говорит, давай то ж самое, но со словом «человек» – на «че» будто пошел бульк из глубины, на «ло» в глотке ширится, клокочет, а на «век» – хлынул водопадом во все стороны! Натужился я… все, что в нутрях моих было, взбаламутил… щас, думаю, явлю всю прелесть мою глубинную! А все ж таки в последний момент убоялся, что на барина неудобностью брызну – сглотнул от страху. Ну и вышло замест «человек!» какой-то «чекмхбль»… Слезы брызнули от конфузу, закашлялся, а барин так и зашелся смехом! Ну, говорит, Петюня, ну аристократ! Патриций, говорит, грозный али судеб вершитель, не иначе! Ладно, говорит, ступай – потешил. Токо в ресторанты, мол, не заявляйся – не так поймут, взашей попрут с таким рыком-то. Да ишо подтирать заставят.
А сам-то Евгений Матвеич знатен был что по банкам грозно брови хмурить, что по ресторациям слова выкрикивать. Когда и денег ни копейки, а как рявкнет да как зыркнет – все ему на слово делали. Он и говаривал, бывало, в минуту слабости: «Думаешь, Петюня, богат я шибко? Да столь же, сколь у тебя, за душой – ни копейки. Однако ж, вид делать умею, вот и деньжата будто водятся. А ты не умеешь, вот и тазики за мной выносишь. То-то…»
Так и помер Евгений Матвеич в роскоши да в удовольствиях. Хватились, а денег у него – долги мильенные и ничего своего. Которые при галстуках, из банков-то, так те плакали чуть не навзрыд, словами нехорошими поминали. А только как ни поминай, а вшу промеж колен барин наш никогда не зажимал. Одно слово: вельможа – вельможа и есть.
Опубликовано в газете "Финамсист" №4 2007 (стр.17)
© Геннадий Аминов